– Случается, что и работают, – откликнулась Гунни.

Коридор раздвоился – и раз, и другой. Мы тоже двигались с необычайной быстротой, и вскоре мне показалось, будто путь наш, изгибаясь широкой дугой противосолонь, ведет книзу. Афета говорила, ее народ предпочитает всем прочим формам спираль… возможно, им и геликоиды по сердцу?

Вдруг перед нами, подобно огромной волне, внезапно поднявшейся перед носом застигнутой штормом каракки, выросли двустворчатые двери из потускневшего серебра. Тут мы остановились, да так, словно все это время просто шли шагом. Афета простерла к дверям ладонь, и двери заскрипели, застонали не хуже клиента под пыткой, но даже не шелохнулись, пока я не помог, подтолкнув створки.

Гунни подняла взгляд к притолоке и, точно читая надпись, продекламировала:

– «Оставь надежду, всяк сюда входящий»!

– Нет, нет, – пробормотала Афета, – совсем наоборот.

Гул, цокот и стрекот за нашими спинами стихли.

– Здесь меня и научат, как привести в мир Новое Солнце? – спросил я.

– Тебя незачем учить этому, – отвечала Афета. – Ты чреват нужным знанием и породишь Новое Солнце, как только приблизишься к Белому Истоку достаточно близко, чтобы его почувствовать.

Я рассмеялся бы над сей фигурой речи от всего сердца, однако пустота зала, куда мы вошли, вмиг уняла все веселье. Гораздо просторнее, шире Зала Правосудия, обнесенный серебряными стенами, сходящимися к потолку огромной аркой, дугой, какую мог бы описать запущенный в небо камень, зал этот оказался совершенно, абсолютно пуст, если не принимать в расчет нас, шептавшихся у порога.

– «Оставь надежду», – повторила Гунни.

Почувствовав, что от страха она не слышит ни меня, ни Афеты, я обнял ее за плечи (хотя в отношении женщины, не уступавшей мне ростом, подобный жест выглядел, в лучшем случае, странно), но, утешая ее, никак не мог отделаться от мысли, сколь глупо было бы с ее стороны принять мои утешения, когда всякому ясно: сейчас я так же бессилен, как и она сама.

– Поговорка такая была у одной из наших матросов, – продолжала Гунни. – Уж как она надеялась вернуться домой, да только нас все никак в ее время не заносило… так и умерла, бедняга, дома не повидав.

Я спросил у Афеты, каким образом мог завладеть подобными знаниями, сам о том даже не подозревая.

– Цадкиэль передал их тебе, пока ты спал, – объяснила она.

– То есть прошлой ночью он приходил к тебе в спальню? – удивился я и только после осознал, как Гунни больно это слышать, но было поздно: напрягши мускулы, она стряхнула с плеча мою руку.

– Нет, – ответила Афета. – Думаю, еще на борту корабля. Точного времени, уж извини, назвать не могу.

Мне сразу же вспомнился Зак, склонившийся надо мной в потайном закутке, подысканном для нас Гунни – Цадкиэль, обернувшийся дикарем из тех, какими некогда были мы, его парадигмы.

– Идемте, – сказала Афета и повела нас вперед.

Подумав, будто в зале нет совершенно ничего примечательного, я ошибся: солидная часть пола оказалась черной как смоль. Чешуйки серебра, опавшие со сводчатого потолка, поблескивали на ее фоне звездочками.

– Ожерелья, которые носят матросы, у вас при себе?

Не на шутку удивленный, я нащупал в кармане свое и кивнул. Гунни кивнула тоже.

– Наденьте. Вскоре вам нечем будет дышать.

Только тут я и понял, что представляет собой изукрашенная блестками тьма. Вынув ожерелье (и, признаться, изрядно тревожась, все ли из составляющих его «бусин» исправны), я надел его, придвинулся ближе и заглянул в темноту. Воздушная оболочка последовала за мной, и потому налетевшего сзади шквала я не почувствовал, однако заметил, как всколыхнулись, заструились по ветру подхваченные его порывом волосы Гунни, не успевшей вовремя справиться с ожерельем. Странные волосы Афеты не затрепетали в токах воздуха подобно человеческим, а распрямились, распластались полотнищем, словно реющий на ветру флаг.

Тьма под ногами оказалась пустотой, однако, стоило только шагнуть к ней, она, будто почуяв меня, поднялась, вспухла и, прежде чем я подошел вплотную, превратилась в огромную сферу.

Остановиться перед нею мне, несмотря на все старания, не удалось.

Еще миг, и поравнявшаяся со мной Гунни в безуспешных попытках остановиться ухватилась за мое плечо. Сфера казалась непоколебимой, словно стена, а в самом ее центре – совсем как на той достопамятной картине – виднелся наш корабль.

Выше я уже упоминал, что остановиться так и не смог. Как я ни упирался, меня влекло вперед все сильней и сильней. Возможно, пустота сферы, подобно мирам, обладала некоей силой притяжения. Возможно, меня, заключенного в неподвижную воздушную оболочку, попросту гнал вперед напор ветра необычайной силы.

А может быть, нас обоих каким-то образом притягивал к себе корабль. Хватило б дерзости, написал бы: меня, дескать, влекла вперед сама судьба, однако та же судьба никак не могла увлекать вслед за мною и Гунни… ну, разве что ее собственная, совсем иная судьба увлекала ее туда же, куда и меня – моя. В конце концов, будь это просто ветер, либо неутолимая, алчная тяга материи к материи, отчего же Афету не увлекло вперед с нами вместе?

Поиски объяснения всему этому предоставлю тебе, мой читатель. В чем бы ни заключалась причина, нас с Гунни несло в пустоту. Оглянувшись, я увидел ее, летящую чуть позади, кружась, кувыркаясь вместе с кружащимся, кувыркающимся мирозданием – пожалуй, точно таким же лист дерева, подхваченный весенней бурей, показался бы со стороны другому листу. Где-то за спиной, а может, и впереди, над головой, а может, и под ногами, кружился юлой, мелькал огромный светящийся диск – нечто вроде луны, если только разуму человека под силу вообразить луну столь ослепительной белизны. Промелькнув на ее фоне раз-другой, Гунни исчезла в изукрашенной алмазами тьме (а в какой-то миг мне показалось – и до сих пор кажется, стоит только воскресить в памяти тот головокружительный полет, будто из светлого круга луны смотрит нам вслед Афета).

Еще кувырок, еще одно сальто во тьме, и ослепительно-белый диск скрылся из виду, затерявшись где-то среди миллиардов солнц, равнодушно взиравших на нас, а потерявшаяся было Гунни, напротив, нашлась. Парившая неподалеку, она лихорадочно вертела головой, отыскивая меня.

Корабль наш тоже никуда не делся – и, мало этого, оказался так близко, что я сумел разглядеть даже матросов на вантах. Вне всяких сомнений, нас несло сквозь пространство с немыслимой скоростью, так как корабль наверняка не стоял на месте, а мчался от мира к миру. Однако вся эта скорость оставалась невидимой глазу: точно так же становится невидимым, неощутимым ветер, когда мчишься на быстроходной шебеке по океану Урд,