что я, как благородный человек, как дворянин, не мог находиться в связи с какими-то разбойниками, что об этом не позволяет думать мне ни мое рождение, ни мой чин… Слушая оговоры подобных мерзавцев, как Воротилов, вы кладете пятно на общество, к которому я имею честь принадлежать.

Заявив куриному барину неуместность ни его благородного негодования, ни его эпитетов, предложили отвечать точное, на составленные вопросные пункты. Оставленный таким образом, куриный барин принялся писать. Когда дело дошло до вопроса: «был или под судом и за что именно?», то куриный барин не выдержал и снова стал упражняться в красноречии, объясняя, что виной его частой подсудности служит людская неблагодарность и злоба врагов. От своих отношений к Малышеву и Воротилову куриный барин не отказался, говоря, что первого он знал потому, что сам проживает в З. почти постоянно и покупал у него разного рода вещи, второго же потому, что под именем здорового человека графа Задунайского нанимал его в кучеры, но что об убийстве Чижовых от них ровно ничего не слыхать, что если он, штабс-ротмистр Рогов, навещал Воротилова раза два в части, то единственно потому, что жалел его, как человека очень трудолюбивого и до сих пор в его глазах ничем не замаранного; вследствие этой причины он даже обещал Воротилову попросить за него городничего, но за различными своими хлопотами забыл об обещании: Воротилова выпустили из части вовсе не по его настоянию, а просто потому, что считали заключение его достаточным наказанием за произведенное буйство, так как Воротилов, снабженный (по-видимому, по крайней мере) узаконенным видом, был посажен не за имение у себя фальшивого вида, а именно за буйство. Куриный барин прибавил, что все следствия об освобождении Воротилова он получил уже после, не помнит от кого; что он сам Воротилова никогда не снабжал фальшивым билетом; что это, как и весь оговор, есть только гнусная клевета, ложность которой он готов засвидетельствовать торжественной клятвой перед алтарем Бога всевидящего.

Вследствие разноречивых показаний и куриному барину следовало дать с Воротиловым очную ставку. Воротилов встретил Рогова с поклоном; Рогов, под влиянием благородного негодования, не кивнул ему головой.

– Ты что это на меня, разбойник, вздумал там нести?

– А ты, Матвей Митрич, не очень нос-то задирай, я ведь не твой Андрюшка, под над ним ломайся.

– Ты убийца и смеешь так позорить благородного человека!

– А хоша б я и убивство учинил, так суди меня Бог да добрые люди, а не ты, Матвей Митрич, потому что сам ты из таковских! Что барином-то прозываешься, так разве барам велят воров у себя держать да чужим добром промышлять.

– О боже мой, что я принужден выслушивать! Господа! Умоляю вас, велите замолчать сему злодею.

– Что мне молчать-то. Коли я в своем грехе повинился, так чего ж тебя-то мне укрывать, не больно сродни приходишься. Чижовскими денежками вместе пользовались, так вместе и в ответе стоять должны.

– Какими это я от тебя деньгами пользовался? Стану я руки марать.

– Видно, марал, коли брал.

– Бесстыжий! Взгляни ты на Бога: небесный гром разразит тебя на сем же месте.

– Я-то взгляну, а ты вот, пожалуй, и нет. Согласен ли ты под присягу идти, что в кутузке денег от меня не брал и о Чижовых купцах от меня не слыхал?

– Без присяги должны верить моему благородному слову.

– Заладил одно: я-ста благородный! Держи карман шире, поверят! Зачем же ты ко мне в кутузку ходил?

– Из сожаленья к тебе же, злодею.

– Ишь ты, жалостливый какой стал, денежки-то пронюхамши! Что ж те оченно подмывало жалеть-то меня?

– Я уж объяснил об этом довольно господам следователям: ты жил у меня в кучерах, попался в часть и умолял меня попросить, чтоб тебе дёры не задали. Разве я мог предвидеть, что моей добротой пользуется такой ужасный злодей, каким ты уже был в то время.

– Мастер же ты, Матвей Митрич, турусы-то на колесах подпускать! Прямой каштан!

– Да что ты все говоришь! Разве тебе, разбойнику, против меня может кто верит? Ты представь свидетелей, которые могли бы видеть, что я настолько унизил и себя, и свое звание, что брал с тебя деньги.

Воротилов задумался.

– Чай, не дурак ты, не Навожин, чтоб эдакие дела при свидетелях вершить. С глазу на глаз я их тебе передавал, с глаза на глаз и о Чижовых говорил.

– А знаешь ли ты, что за недоказанную клевету тебя на площади до смерти застукнут?

– Прыток больно.

Очная ставка между Воротиловым и куриным барином так ничем и не покончилась: первый не мог сбить последнего ни с одного пункта, только по старым делам ему удалось несколько запутать Рогова.

Спросили и представителй З-ского благоустройства и благочиния о Воротилове и участии, принимаемом в его судьбе куриным барином; те тоже дали ответ, во всем схожий с ответом Рогова.

Один вопрос между прочим оставался нерешенным: при дележе на долю Воротилову, насколько можно было догадаться, досталось по крайней мере тысяч десять рублей серебром, при поимке же оказалось в наличности всего несколько сот: спрашивается, куда же девались остальные деньги (помимо отданных куриному барину и Навожину) в такой короткий срок?

Отвечал на это Воротилов:

– Куда? Знамо куда таковские деньги идут. Поди да спроси по Волге, чуть ли не от Хвалыня самого, какую гульбу задавал Воротилов Федор. Куда ни приду, вся деревня лоском ложится: по имени и отчеству величают, песни орут, что бабы, что мужики все пьяны. Пришел я в Юрасово: сад-де фруктовый снять желаю. Ладно, снял, задатку пятьдесят целкачей вынул… И уж что твой кабак стал эвтот самый сад; прута живого в нем не осталось – всякий к тебе в гости валит, а ты кажному рад. Одного рому то ведро, то два, а то и больше на день выходило, водкой хошь мойся, запрету не было.

Воротилов не хвастался: веселье шло по всему Поволжью, где только ни пролегал его путь. В местностях более продолжительных остановок Воротилов был известен под названием «Садовод-Гуляй». Догадывался ли кто из поволжан, что за человек был «Садовод-Гуляй», откуда взялось богатство у него – неизвестно, только каждый встречный и поперечный старался понагреть около него руки: пили вместе, брали без отдачи в заем, при случае, кому вздумается, воровали. Разгул воротиловский, как вы могли видеть, воплотился в самой безобразной форме. К пьянству Воротилов прибавлял дебош, сносил целые хаты, мешавшие его ходу, на бабах и девках в телеге по деревне разъезжал… Но о другой форме кутежа не могло быть и речи: не надо