– Но ты, моя дорогая, – Сет поворачивается ко мне, – сделала мудрый выбор.

– Выбрав самую богатую семью? – фыркает мама.

– Нет, самое чувствительное, самое доброе, самое достойное сердце. Из всех молодых людей в нашей деревне ты выбрала самого лучшего – о да! Этот парень – настоящий луч света. Так что надежда есть.

Сет наклоняется ко мне, так что его лицо оказывается на одном уровне с моим, и ласково сжимает мои руки. Ладони у него теплые, чуть влажные, и он смотрит мне прямо в глаза, и взгляд его серьезен, а веки чуть трепещут. У Сета действительно бывают приступы прямо-таки черной меланхолии, зато временами он во всем видит только хорошее, только радость, словно не замечая тех бед, что случаются буквально у него на глазах. Однако его добрые слова вдыхают жизнь в мои мечты, и слышать мне хочется только их.

А он уже подбежал к маме, зацепившись плащом за угол стола, и горячо ее уверяет:

– Я смогу им помочь! Я непременно приму в этом участие. Раз они с таким пылом любят друг друга, как ты говоришь, то я почти наверняка сумею убедить его отца. Он ведь более всего хочет быть уверенным, что ему уготовано место в раю, где его ждет незабвенная супруга, и я буду в высшей степени вознагражден за ту роль, которую, возможно, сыграю в судьбе юных влюбленных, если мне удастся убедить Тейлора, что именно этот брак и станет для него самым надежным пропуском в рай.

После его пылких слов в комнате воцаряется молчание, прерываемое лишь чавканьем, фырканьем и бормотанием Энни, и в какой-то момент я начинаю подозревать, что ее сейчас стошнит прямо на стол. Впрочем, пахта выглядит примерно одинаково, и когда ее глотаешь, и когда извергаешь обратно.

Мама чуть отступает от Сета, потому что он, оказывается, подошел к ней так близко, что почти касается ее своим телом.

– Что-то сегодня и у тебя мысли не более ясные, чем у Сары, – усмехается она. – Порой наш мир кажется тебе куда прекрасней, чем есть на самом деле. Помни об этом. Ты же себя знаешь.

Сет грустно вздыхает, снова смотрит куда-то вверх, потом говорит:

– Мне наш мир кажется именно таким, каким его замыслил Господь, когда коснулся его рукой и наполнил светом и любовью. – Он опять поворачивается в мою сторону. Лицо его сияет.

Энни сползает с табурета и шаркающей походкой идет ко мне, скрючившись и вцепившись пальцами в живот.

– Я чувствую, это Его деяние! – Сет возбужден, и слова, торопливо вылетая у него изо рта, сталкиваются и как бы разбиваются вдребезги. – Его промысел – соединить две чудесные юные души, самые лучшие, и тем самым вернуть отвергнутую здешним обществом семью обратно в стадо агнцев Божьих. И я стану орудием в Его руках! Ибо я избран.

Он победоносно обводит нас взглядом, грудь его вздымается, глаза сияют. Он и сам потрясен этим откровением. Да и я сейчас действительно верю каждому его слову. Как может мама противиться нашему союзу, если даже сам Господь решил, что мы должны быть вместе?

– Ты что-то очень увлекся, Сет, – говорит мама.

Он шутливо грозит ей пальцем:

– Нет, нет и нет! В последнее время меня просто поражает, какую доброту, какую искреннюю набожность я обнаруживаю у простых деревенских жителей, какую честность и прямоту!

Мама перехватывает мой взгляд, и я отвожу глаза; мне не хочется признавать то, что понятно нам обеим: все это неправда.

– А наш новый магистрат, – восторженно продолжает Сет, – несет с собой волну поистине высокой моральности, и я убежден, что только этого нашей деревне и недоставало, чтобы она могла приветствовать ваш союз тепло и без малейшего осуждения. – Сет складывает ладони перед грудью и нежно всем нам улыбается. – Вот, например, молодой Гэбриел, который работает на ферме мастера Тейлора, как-то на днях поинтересовался, когда мы сможем увидеть вас в церкви. Он, похоже, проявляет о тебе, Сара, особую заботу, и нам, может быть, стоило бы именно ему поручить переговорить о вашем деле с отцом Дэниела.

Господи, да он же совсем ничего не понимает!

– Ох, нет, только не ему!.. – невольно вырывается у меня. Энни тянет меня за руку и с несчастным видом поднимает ко мне свою мордашку. Я только вздыхаю: – Ну что, кутенок, опять пожадничала?

– Она была так голодна, бедняжка, – пытается оправдать ее Сет.

– Посади ее, – говорит мать, – пусть посидит спокойно. Иначе снова весь стол будет в ее блевотине.

Энни, по-прежнему шаркая ногами, как старуха, подходит к табурету, снимает с него глиняную фигурку, со стуком выкладывает ее на стол и садится, выставив, таким образом, напоказ истинную природу материных устремлений. Интересно, думаю я, а сейчас Сет в той же степени уверен, что Господь сделал правильный выбор? Он смотрит на магическую куколку, вид у него озадаченный.

– Занятная игрушка. Это твоя куколка, детка?

Энни навалилась грудью на стол и даже подбородком в него уперлась, так что, когда она отвечает Сету, зубы у нее невольно клацают.

– Не-е, это мамина. Мама будет жечь ее огнем и втыкать в нее булавки, чтобы наказать плетельщика сетей.

Повисает неловкое молчание. Сет, судорожно сглотнув, переводит взгляд с куколки, лежащей на столе, на нашу мать. Я невольно наклоняюсь вперед. Воздух вдруг стал каким-то странно плотным, в нем чувствуется страшное напряжение. И я понимаю, что теперь Сет наверняка откажется от своего предложения заступиться за нас и переговорить с отцом Дэниела.

– Для всех вас, конечно же, было бы лучше, если бы этим двоим удалось заключить брачный союз, – говорит он. – Вы бы тогда снова были приняты деревенской общиной. И обрели бы иные, более достойные средства для того, чтобы себя обеспечить. И были бы защищены.

Мать молчит, и я точно так же, как и она, знаю, что никакой защиты мы в деревне никогда уже не обретем.

Энни начинает хныкать, давиться, и я, схватив ее, бегу к дверям. Я едва успеваю выскочить за порог, когда пахта, с такой жадностью проглоченная моей сестренкой, решает вернуться обратно.

Отец сидел и ворчал, недовольный медлительностью Бетт, которая собирала корзину со съестным, приготовленным, чтобы работники могли перекусить прямо в поле. Она поставила в корзину целый кувшин эля и положила каравай хлеба. Заметив это, отец предупредил Дэниела:

– Сперва пахота, парень, пока дневная жара не подоспела. – Дэниел согласно кивнул, зевая во весь рот.

– Что, поздно спать лег? – ехидно осведомилась Бетт.

Отец вопросительно поднял бровь:

– Опять полуночничаешь?

Дэниел попытался стереть с лица улыбку. С некоторых пор ритм его жизни совершенно переменился. Теперь и свет дня, и работа на ферме казались ему всего лишь затянувшейся интерлюдией, и только вечером жизнь снова начиналась. Вечером они с Сарой опять были вместе; он чувствовал запах ее кожи, вкус ее губ, касался ее волос. Вечера и ночи при свете звезд и маленького костерка. Шепот. Начало совместной жизни.