«Ты к ним не принадлежишь», — сказал Цензор.

Это было древнее выражение — возможно, самое древнее в Ире, но смысл его менялся от удобства и жалости до злобы и ужаса, а теперь еще и последнего обмана, до заключительного хода в игре, ставшей частью тайного замысла мира и ее проклятья. Теперь до нее дошло: смерть, которой она страшилась, может и не затронуть физическую оболочку; возможно, это будет смерть воли, души, рассудка, законов — не смерть даже, а вечное умирание. Опухоль отозвалась болью.

Только взглянув на нее, Фуриайя спросила:

— Ты больна? — (И у Деборы вырвался хохот, столь же отвратительный, каким до этого был ее крик.) — Я хочу сказать: тебе больно, физически?

— Нет.

Она попыталась объясниться с Фуриайей, но стены начали истекать кровью и по́том, а на потолке образовалась большая опухоль, готовая вот-вот оторваться.

— Ты меня слышишь? — спросила Фуриайя.

Дебора попыталась выразить свои ощущения, но смогла только изобразить ирский жест безумия: ладони резко сблизились, но так и не соприкоснулись.

— Выслушай меня. Попытайся выслушать, — без улыбки выговорила Фуриайя. — Ты боишься своей власти и неспособности на нее влиять.

Когда к Деборе наконец вернулась способность говорить, она только и сумела выдавить:

— В ирском… и тут… столкновение…

— Попробуй еще раз. Пусть слова прозвучат сами собой.

— Шестеренка не цепляется… н’айнаруай… не цепляется!

— Поэтому тебе и требуется лечение. Ты сейчас находишься в клинике — не бойся тех страшных сил, которые, как может показаться, в тебе открылись. Слушай внимательно и постарайся не терять нить. Ты должна поддерживать разговор и объяснять мне, что происходит при столкновении миров. Мы с тобой будем стараться изо всех сил, чтобы оградить тебя от обострения болезни.

Страх частично отступил, и Дебора сумела выговорить:

— Получается ирский, английский, тарабарский. Неистово… бьется. Злость.

— Гнев жил в тебе все эти годы, застарел и подгнил от страха и чувства вины — словно пригоршня зловонных камешков у тебя внутри?

— Во многом…

— Значит, твои страдания проистекали не от гнева?

— Нет… Ир… на Земле… столкновение. Цензор… смертный приговор… последний… — Ее зазнобило от колючего ветра.

— Укройся одеялом, — предложила Фуриайя.

— Ирский холод… накои… земные одеяла…

— Проверим, действует ли земное тепло, — сказала Фуриайя и укутала Дебору одеялом.

Дебора сообразила, что в ирском языке нет слова «спасибо». Поблагодарить Фуриайю оказалось невозможно. И эта невозможность тяжестью легла ей на душу. Даже озноб не пошел на убыль — пусть Фуриайя видит и злорадствует.

— Скажи мне вот что, — продолжала Фуриайя, — какие чувства ты испытывала, слыша свои крики на этих языках: какова была доля гнева и доля страха?

— Десять, — ответила Дебора; чтобы рассуждать о чувствах, она позволила им нахлынуть вновь. — Три части гнева, пять частей страха.

— Получается восемь.

— Я страдаю, — выдавила Дебора, помогая себе ирскими жестами. — После вас я страдаю умней. Теперь до них я никогда. Две части — всякие.

Фуриайя посмеялась.

— Гнева немного, страха — поболее, а что же это за парочка «всяких»? Может, облегчение от того, что теперь не приходится всеми силами подпирать эту стену между Иром и реальностью? Кстати, не припомнилось ли безотчетно, что я уезжала, оставив тебя без поддержки?

У Деборы было ощущение, что последняя мысль правдива лишь наполовину, но она объединила ее с предыдущими, сказав:

— Страх… Цензор… запретные деяния… меня уничтожить… и…

— И что потом?

— Потом… нет. Ничегошность, даже Ира нет. Громкая тарабарщина и только: «Нет. Нет!»

— Дружественных богов и тех не осталось, — задумчиво произнесла доктор и придвинула стул поближе к Деборе, в ознобе свернувшейся под одеялом, не пропускающим комнатную температуру. — Знаешь, Дебора, в тебе есть тяга к здоровью и силе. Прежде чем крушить эти стены, ты доверилась нашей совместной работе, доверилась мне. Прежде чем допустить к себе гнев, ты перевелась в четвертое отделение, а теперь устремилась в первую же доступную одиночку, причем, заметь, в дежурство сестры, которой ты симпатизируешь и доверяешь. Весьма неглупо для той, кого считают чокнутой. Весьма неплохо иметь такую тягу к жизни.

Веки у Деборы стали наливаться свинцом. Она очень устала.

— Ты изнемогла, — отметила Фуриайя, — но особого страха уже нет, правда?

— Правда.

— Гнев может вернуться. Болезнь, которая у тебя развилась, тоже, вероятно, сделает попытку вернуться, чтобы тебя сломить, но ты сможешь одолеть ее в достаточной степени, чтобы обратиться за необходимой помощью и включить самоконтроль. Твой страх наполовину обусловлен боязнью не остановиться, и не что иное как этот страх мешает тебе выражаться таким образом, чтобы тебя понимали.

Вернувшись на отделение после беседы с доктором Фрид, она обнаружила, что здесь случилась другая катастрофа.

— Подруга твоя… — процедила Ли Миллер, — расчудесная, добрая мисс Корал.

— Что такое?

— Схватила вон ту койку — и как швырнет! Запустила ею в миссис Форбс!

— И попала?

— Естественно, попала. Миссис Форбс в городскую больницу увезли: перелом руки, порезы, кровоподтеки, черт-те что.

Ли Миллер злилась оттого, что миссис Форбс принадлежала к тем немногим, кого вольно или невольно оберегали сами пациентки. Она ни от кого не отмахивалась, отличалась умом и бескорыстием, но самое главное — любила свою работу, и больные это понимали.

— Ошибка. — У Деборы одеревенел язык. — По ошибке.

Ей вспомнились другие случаи: больная целилась в одного человека, а попала в другого; некая практикантка-медсестра вечно натыкалась то на кулак, то на стул. Может, и здесь нечто подобное…

— Вероятно, милейшая больная действовала в состоянии аффекта! — весело пропела Мэри, подопечная доктора Фьорентини. — В состоянии аффекта — это юридический термин. То есть до, во время и немного после, но никто не уточняет, какой этап сколько длится. Законы стремятся к точности, юриспруденция, знаете ли, точная наука. — И она, как школьница, поскакала по коридору, раскатывая перед собой новый смешок и оставив старый резать слух остальным.

— А миссис Форбс вернется? — спросила Дебора, превозмогая тошноту.

Ей было ясно, что Ли вымещает на ней свою досаду: мисс Корал находится в изоляторе, за пределами досягаемости, а Дебора — вот она, прямо тут. Деборе не приходило в голову, что кто-то может числиться у нее в подругах, но Ли, как оказалось, придерживалась иного мнения.