– Сралай срей оун сомланх – мой любимый малыш, какую песню ты мне сегодня споешь?

Это воспоминание едва не лишило его душевного равновесия.

Мальчишка-солдат жестом велел Туню подняться и следовать за ним. Без дальнейших разговоров они углубились в чащу, петляя по сужающимся просветам, пока бамбуковые заросли не сменились лиственным лесом, состоявшим в основном из мощных тиков, где и находился лагерь. Тунь решился спросить, где они. В ответ мальчишка-солдат буркнул какие-то буквы и цифры, означавшие регион и зону, но больше ничего. Похоже, молчание было его родным языком. Тунь счел за лучшее наблюдать и думать, надеясь, что скоро все прояснится. Шагая по лагерю, он соображал, где командир, кто руководит этими полуголодными закаленными бойцами. Неужели тот солдат на переправе через ручей? Тунь в третий раз невольно взглянул на фигуру, склонившуюся над водой. У юноши, безусловно, терпение взрослого – так долго сидеть неподвижно! Когда они подошли ближе, Тунь понял, что солдат на самом деле старше, чем казался издали, – может, лет двадцати с лишним или даже тридцати: тело у него было более развитое и мускулистое, чем плоские фигурки подростков. Туню хотелось, чтобы солдат поднял глаза, но едва он об этом подумал, как в лесу за ручьем раздался выстрел. Словно мотор чихнул, но вокруг на много километров не было автомобилей и грузовиков, да и не было дорог в этой непролазной чаще. На несколько секунд вокруг стало еще тише, словно сам лес затаил дыхание. Еще любопытнее было то, что мальчик-солдат, который вел Туня, замер на полушаге и повернул голову в направлении, противоположном тому, откуда раздался выстрел. Тунь ничего в той стороне не увидел, но, оглядевшись, заметил, что и другие отвернулись от выстрела, будто отрицая, что слышали звук. Не успел он ничего понять, как из леса за ручьем появился мужчина с пистолетом в руке и сердито пошел к переправе. Один из командиров лагеря, подумал Тунь, – батальонный. Все в нем говорило о войне – он был весь бой и ярость.

– Твоя очередь! – крикнул он, однако солдат на мостках не шевельнулся, продолжая стоять на коленях с опущенной головой. Его форма – свободный черный революционный костюм, похожий на пижаму, – говорила Туню, что перед ним не плененный враг, воевавший на стороне правительства, а один из повстанцев. Но в чем его преступление? Что он украл? Банку сардин или сгущенки, зажигалку «Зиппо» из одной из коробок, рассыпавшиеся по земле среди припасов? И что значит «твоя очередь»? Значит, был еще один преступник, другой арестованный? Командир остановился над коленопреклоненным парнем и приставил пистолет к его голове.

– Поднимайся!

Однако тот остался неподвижен, как серый валун в нескольких шагах, посередине ручья. Тунь огляделся, ошеломленный, что никто никак не реагирует на происходящее. Командир перехватил его взгляд. Некоторое время они смотрели друг на друга, затем он вдруг убрал пистолет от головы парня на мостках, вытянул руку ровно и прямо, как стрелу, и навел ствол на Туня:

– Ты, подойди сюда!

Тунь замер. Командир впился глазами в мальчишку-конвоира, между ними произошел безмолвный диалог, и мальчик мгновенно оказался рядом с Тунем и подтолкнул его в спину своим АК-47.

– Пристрели его, – приказал командир, сунув пистолет Туню в руки. Только тут тот разглядел, что запястья стоящего на коленях туго связаны веревкой. – Я сказал, пристрели предателя!

У Туня онемели руки, показавшись свинцово-тяжелыми. Тело обмякло от страха. «Этого не может быть!» Однако это происходило на самом деле – не дурной сон, от которого можно проснуться, но безумие наяву. Командир схватил Туня за руки, заключив их в плен своих, согнул его пальцы вокруг пистолета, сжал и выстрелил связанному в голову. Парень упал на бок. В черепе недоставало большого осколка, и оттуда выплескивалась кровь, впитываясь в щели между плотно связанными тиковыми стволами.

– Кто еще хочет дезертировать? – загремел командир, снова завладев пистолетом и обводя глазами собравшихся. Молчание. Ничего не выражающие лица. – Я так и думал, – буркнул он и обратился к Туню: – Никогда не направляй оружие на того, кого ты не готов убить. Пусть это будет твоим первым уроком. – Он взглянул на безжизненное тело и ногой столкнул его в воду. Листья кувшинок погрузились в воду под тяжестью мертвеца, скрывшись в надувшихся мокрых черных одеждах, но затем, точно по какому-то безумию или чуду, одинокий ярко-розовый цветок снова всплыл на поверхность, борясь за то, чтобы вновь видеть солнце.

Нарунн привел Тиру к хорошо сохранившемуся старому дому из тиковых бревен на южном берегу Чрой Чангвар, одному из немногих традиционных кхмерских жилищ, чудом уцелевших среди массового строительства высоток. Дом, объяснил он, принадлежит прекрасной женщине, которая относится к нему как к сыну; ее все называют Яйа – уменьшительное от Локйяй Туат – «прабабушка». Когда их познакомили, Тира изумилась, что крошечная сгорбленная старушка – спина согнута серпом, голова обрита в соответствии с буддистской традицией для пожилых – и есть та самая замечательная женщина, которую описывал Нарунн. Только когда Яйа обняла девушку, Тира почувствовала ее силу и несгибаемую стойкость, еще более удивительную при тоненьких, как планки веера, ручках, приподнявших лицо Тиры. Яйа высунула язык, показав пересекавший его тонкий шрам. Это безмолвное приветствие глубоко тронуло Тиру.

Несмотря на давнее увечье, говорить старушка могла, но предпочитала не болтать. Она бесконечно улыбалась и то и дело выпячивала губы между впалых щек, словно готовая дарить и принимать поцелуи. Яйа сидела на резном деревянном помосте перед внушительным тиковым домом, а представители молодых поколений – от уже довольно пожилого внука, который в мгновенье ока может очистить от тли до последней личинки самую высокую пальму на их земле, до праправнучки, только учившейся ходить, – кружили вокруг своего хрупкого матриарха, как притоки Великих озер, суетливо разбегаясь во всех направлениях, но всякий раз возвращаясь к своему источнику с дарами земли, принося то ягоды, чтобы освежить рот, то венок из дикого жасмина, опрысканного водой, чтобы охладить ее бритую голову, то неизвестных жуков-букашек, чтобы Яйа их назвала, то коренья, чтобы положить в ее лакированную шкатулку традиционных народных средств. Яйа сторицей платила за услуги, заключая своих любимых в объятья и вдыхая их запахи, словно охраняя их жизнь – или самую важную суть – своим дыханием.

Не успела Тира опомниться, как уже узнала от говорливого клана, что у Яйи было тринадцать детей, ни один из которых не уцелел при красных кхмерах, зато живы некоторые внуки, и они множат род, заключая браки, рожая детей и находя другие крепкие связи. Что до Нарунна, то однажды он пришел на Чрой Чангвар в поисках дальнего родственника своей матери, у которого вроде был дом на южной оконечности полуострова. Яйа, встретив его на грязной дороге перед своим участком, привела парня в дом, познакомила с семьей – выводком внуков, которые объяснили, что не так давно живут на этих землях и не знают, кому принадлежал этот дом до войны, кто из соседей всегда тут жил, а кто беженцы вроде них. После падения режима из страха, что их похитят оставшиеся верными красным кхмерам бунтовщики, они бежали из деревни на восток от Меконга и осели поближе к Пномпеню, где было безопаснее. Они сочли сельскую обстановку полуострова предпочтительней города и, на свое счастье, нашли этот дом среди мощных деревьев и разросшихся кустов. Нескольких ставен не хватало, но остальное было в прекрасном состоянии. Они не смогли ответить Нарунну, жил тут его родственник или нет, потому что хозяева так и не объявились, но тут же предложили парню остаться у них и стать частью семьи.