Он сознавал, что отклоняется от истины: получалось, что смерть – тоже путешествие, только куда нежнее и поэтичнее жизни и в каком-то смысле предпочтительнее. Он говорил дочке об инструментах ансамбля «музыки призраков»: о маленьком гобое, чьи невесомые вздохи подражают ветру – дыханию вечности, о гамелане с девятью гонгами в форме полумесяца, чья волнообразная гармония, если выбивать ноты в непрерывной последовательности, напоминает бесконечный цикл времени; о барабане, который отмечает конец одного путешествия и начало следующего, ускоряя шаги покойного к царству духов. Когда Тунь договорил, дочь заявила:

– Когда я умру, я хочу, чтобы ты играл на всех инструментах в мире, одним за другим! Я хочу, чтобы ты спел мне все песни, которые знаешь! Обещай мне, папа! Обещаешь? – Он кивнул, и девочка договорила тише: – Хорошо, потому что я хочу никогда тебя не покидать.

Он хотел тут же и уйти с похорон, увести ее как можно дальше от смерти… Тунь понял, какая тяжесть давила ему на грудь: это была тоска по дочери. С забившимся сердцем он снова услышал голосок Ситы, словно она тоже была в хижине: «Что ты здесь делаешь? Возвращайся домой!»

Но ему казалось, что они дома, что он как-то добрался в Пномпень, потому что дочь оказалась в его комнате, в окружении музыкальных инструментов, дуя в тот, стуча по этому, щипля наугад струну и любопытствуя о новинках в его коллекции.

– Папа, а это что? – спрашивала она, и голосок и слова были настолько нежными, что он осмеливался поверить, что прощен – прежде всего за то, что вообще уехал, оставив Ситу, да еще и посреди ночи.

– Это листок с тикового побега.

– Побега? Это такое дерево-подросток?

– Да, дерево-подросток, ростом с тебя.

– А для чего, папа? – Сита покрутила листок, держа его за черешок двумя пальчиками.

– Для музыки.

– А как на нем играют?

Тунь взял у нее листок и зажал губами, как язычок мундштука у деревянных духовых, и листик стал инструментом. Тунь дул через него, сплетая простой мотив своим дыханием, а листок вибрировал, треща, как цикада.

– Папа, он живой, живой! – Сита восторженно захлопала в ладоши.

– Да, – согласился Тунь. – Дай душу музыки чему угодно, и оно запоет.

Дочка повернулась к барабану и ударила по нему: дтум! Всего один раз, но достаточно громко.

Тунь очнулся от своего транса. Ему стало легче – он уже не чувствовал себя парализованным, однако он снова был один. Конечно, думал он, конечно… Можно было сразу догадаться – не та нота, не та тональность и вообще не тот инструмент. Тунь начал напевать вслух: «Дтум – дтак – да-рам – дтум – дтак – да-рам – дтум – дтак – дтак – дтум», подражая двухголовому сампо, священному барабану, называемому инструментом Учителя, Мастера. Когда он объяснял Сите, что бóльшая голова называется «учитель», а меньшая – «ребенок», дочка обрадовалась и решила, что сампо придумали специально для них с папой, что это их личный инструмент.

Тунь нашел то, что искал, – причину терпеть. Он держался за одну мысль – Сита, Сита, Сита. Он должен выжить. Это единственный способ снова ее увидеть. Любой ценой он должен выжить и вернуться к дочери.

В субботу утром обычно спокойный «Ле Рояль» гудел, как улей. Отель словно существовал во временном портале и в основном мирно дремал в подобии французского Индокитая столетней давности, лишь по выходным наведываясь в современный мир с его лихорадочным темпом жизни, сотовыми, звонившими на каждом углу, и компьютерами, щелканье клавиш которых раздавалось отовсюду. Идя через вестибюль, Тира с интересом подмечала разнообразие языков и наций, размышляя, какие дела привели этих странников на ее родину. На диване белокурая голубоглазая девочка в футболке с надписью «Юнеско» бегло болтала по-кхмерски со своей няней-камбоджийкой, тут же переходя на какой-то скандинавский язык со своими братьями. Через несколько кресел безукоризненно одетый темнокожий дизайнер с легким британским акцентом и царственным профилем, как у ангкорских королей, изображенных на древних храмах, показывал образцы камбоджийского шелка своим клиенткам – группе состоятельных дам, говоривших по-испански. В укромном уголке молодая гомосексуальная пара разных рас прижималась друг к другу плечами: один что-то читал в ноутбуке, а другой просматривал «Уолл-стрит джорнел». На столике перед ними выстроился целый отряд опустошенных чашек эспрессо.

Догадываясь, что кафе «Монивонг», где она обычно завтракала, переполнено, Тира направилась в другую сторону, к книжному магазину, с видом на сад и бассейн. В прохладном гулком коридоре стояла стеклянная витрина с фужерами, в которых подавали коктейли с шампанским на приеме в честь Жаклин Кеннеди в ноябре 1967 года. Партию бокалов специально изготовили для этого случая. Визит бывшей первой леди, заявлял с глянцевого разворота журнал «Лайф» (Тира видела этот номер в библиотеке Корнельского университета), стал исполнением «давней мечты» миссис Кеннеди осмотреть древние архитектурные памятники Ангкора. Впрочем, несмотря на гламурный фасад, историки считали, что приезд вдовы Кеннеди преследовал серьезную политическую цель – восстановить испорченные отношения между двумя странами, так как Сианук, взбешенный выходом военного конфликта за пределы Вьетнама, в 1965 году разорвал дипломатические отношения с США.

Камелот царства чудес, всякий раз думала Тира, проходя мимо витрины. То, что разрушила политика, миф способен починить и придать новую форму. Эти бокалы не только пережили войну и революцию – почти вся партия нашлась в заброшенных подвалах практически без царапины. На одном из бокалов якобы остался даже след помады миссис Кеннеди – чересчур отчетливый, по мнению Тиры.

Девушка свернула в узкую комнату с книжными стеллажами по одной стене и сувенирами у другой. Это кафе легко было проглядеть среди гламурных заведений – оно больше походило на укромный уголок, чем на кондитерскую. Когда Тира впервые на него набрела, ей понравилась уединенность и немноголюдность заведения, отвечавшая ее желанию тишины и покоя.

Утреннее солнце, лившееся через высокие окна позади прилавка темного дерева, отражалось от стеклянной витрины, где на выбор предлагались сандвичи, выпечка и до неприличия роскошные пирожные, при виде которых невольно начинали ныть зубы. Официантка вежливо поздоровалась. Новенькая, Тира ее еще не видела. Молодая женщина казалась скромной и еще более сдержанной, чем Тира, и девушка, обрадовавшись, что не придется обмениваться дежурными любезностями, быстро сделала заказ и вышла на маленький балкон, где присела в углу, довольная тем, что она единственная посетительница. Из головы не шли коктейльные бокалы в стеклянной витрине. Не присутствовал ли и дед Тиры среди официальных лиц, собравшихся в тот вечер послушать оригинальные джазовые композиции, исполненные самим Сиануком в честь миссис Кеннеди. Вполне возможно, что и присутствовал, учитывая, что он был старшим советником посольства Камбоджи в Вашингтоне. При мысли, что один из этих бокалов и даже эти самые коридоры могут хранить какие-то следы ее деда, у Тиры по спине пробежал холодок. Призраки повсюду – встречают ее, куда бы она ни пошла, присаживаются к ней за столик. Может, не так она и одинока, в конце концов.