говоря, ты мне, босс, пока не нужен, — бросила девушка Паше. — Даже, напротив, помешаешь.

— Очень хорошо, я тогда поработаю с документами. Подвези меня куда-нибудь к кафе с вай-фаем. Может, я какую девушку соблазню, чтоб поработать с ее аккаунта.

Римма высадила его с ноутбуком на Московском проспекте возле «Электросилы». А сама забежала в цветочный и купила скромный букетик полевых цветов. Потом понеслась на «Купере» по проспекту дальше в центр. У нее имелся план.

Георгий Степанович

С тех давних пор, когда он искал Ружгина, с середины нулевых с хазарами близких дел не имел.

Но они в городе, конечно, продолжали действовать. Своя доля общественного пирога жестко принадлежала им, и они ее зорко охраняли. Сохраняли в последнее время статус-кво: на чужие караваи тоже рты особо не разевали. Занимались своими делами: экспорт-импорт, вещевые рынки контролировали, в морской порт влезли, девелоперские проекты запускали.

Когда деда Ибрагима убили, его в качестве главаря группировки заменил Тимур. Георгий Степанович порой встречался с ним на разных тусовках среднегородского уровня. Не с участием губернатора, а с сошками поменьше, но тоже значимыми: депутатами, начальниками отделов. Совещания, банкеты, презентации. И всякий раз Тимур его узнавал. Скупо улыбался.

— Привет, брат. Как дела? Все хорошо?

Поэтому сейчас Георгий Степанович счел себя вправе ему позвонить.

На звонок, адресованный Тимуру, ответил другой человек — нормальная практика в бандитской среде.

Частный детектив внятно изложил, кто он такой. Сказал, что хочет поговорить с Тимуром по одному давнему делу.

— Перезвоним вам.

Через час тот же голос велел:

— Тимур Ибрагимович будет завтра днем, в два часа, в ресторане «Пиала».

Ничего у хазар не менялось: все тот же ресторан в подвале на канале Грибоедова, который много лет служил им базой. О’кей: все пока шло по плану.

Римма

Ах, как давно она не сидела за рулем своего родного, стремительного, накачанного «гольфика»! Соскучилась по скорости и по тому, как горячая машинка послушна ее воле. Но «Купер» тоже оказался ничего, хотя ехать приходилось в спокойном режиме. Помнила она и то, что находится в розыске и что красное быстрое авто с московскими номерами должно раздражать чувствительных петербуржцев. Но дернуть изо всех сил со светофора, опережая весь поток, доставляло ей полузабытое удовольствие — а дальше можно сбросить газ, и пусть догоняют.

Но какое счастье домчаться по Московскому до Фонтанки, а там, повинуясь пробкам, ползти медленно, рассматривать дома на этой и противоположной стороне речки: БДТ, к примеру, или Толстовский дом.

Как же много она потеряла, бросив тогда и этот великий город, и свою будущую профессию! Всю жизнь себе перекорежила, изломала! Может, стала б к нынешнему времени звездой в том же БДТ. Или не звездой, а, напротив, отказалась бы от карьеры и просто жила здесь, среди речек, мостов и гранитных набережных; вышла б за какого-нибудь хорошего парня, тихого ботаника, книжника или айтишника.

Может, надо было ей тогда принять случившееся? Не бороться, не бегать? Остаться? Прийти в ментовку с повинной, и будь что будет?

Но жизнь сослагательного наклонения не имеет — состоялась она именно так, и ее не изменить, не переделать.

Римма свернула направо на мост, а потом поехала прямо по Ломоносова. Решила дальше не лезть, припарковаться тут. С тех пор как она была в Питере в последний раз (в двенадцатом году, когда встретилась с Мишей и закрутила с ним роман), город сильно изменился. Подновили фасады, кафе стали более стильными и сильнее выплеснулись на летние улицы. И парковки в центре сделали платными — благодаря этому движение стало организованней. С другой стороны — раскошеливаться никто не любит. А если она заплатит — тогда любой, кто знает, что на красном «Купере» с московскими номерами передвигаются она и Синичкин, будет в курсе, что в такое-то время она побывала на питерской улице Ломоносова. Информационные базы и персональные данные нынче утекают легко. Но что делать, пришлось в автомате за паркинг заплатить.

Римма остановилась у Холодильного института, потом мимо Пяти углов вышла на Рубинштейна. То, что она затеяла, холодило загривок, будоражило кровь, вызывало резкий приступ ностальгии.

В течение почти двадцати лет ни одна живая душа, кроме Паисия, не знала, что москвичка Римма Парсунова и семнадцатилетняя питерская студентка Наташа Романовская — один и тот же человек.

Даже Мишенька не ведал ее первую, настоящую, фамилию. Не знал, ни откуда она родом, ни где училась.

И вот теперь о том прознали многие. Паше, например, она глаза открыла.

Но чрезмерный объем информации о ней узнали слишком многие — например, этот ужасный Георгий Степанович с его головорезами.

А сейчас она собирается открыться еще перед одним человеком.

У них с Игорьком тогда, на первом курсе театрального, так ничего и не случилось.

Может быть, потом, в будущем, что-то склеилось бы и связалось — если бы оно, это будущее, у них оказалось. Но она этой перспективы и его, и себя лишила. А в ту пору они только посматривали друг на друга. Обменивались шуточками. Сыграли вместе пару этюдов и оказались друг дружкой весьма довольны.

Игоречек был натуральнейший мажор, из старой артистической семьи, жил на Петроградке. Его прапрадед, что ли, был актером императорских театров, а дед снимался у Эйзенштейна. Потом семья вроде помельчала (про родителей таких громких слов, как про дедов, не говорили), но все равно сумела приткнуть Игоряшу в театральный.

И Римма тогда, хоть и семнадцатилетняя, понимала: если вдруг вспыхнет у Игоря к ней настоящий, подлинный, безумный интерес — тогда он сумеет и с предубеждениями своей семьи справиться, и ее, провинциалку, обаяет, к себе на Петроградку в дедовскую квартиру жить притащит. Но никакой особой страсти с его стороны не разгоралось, а легкий романчик без взаимных обязательств, перепихон где-нибудь в общаге, в артистической квартире или на даче ее никак не устраивал. Она, когда стала утверждаться в Питере, решила для себя: на мелочи времени не тратить, на ерунду не распыляться!

Но Игоречек оказался таким живым и веселым, многоталантливым: и танцевал, и стихи сочинял, и пел под гитару, и шаржи рисовал, и анекдоты рассказывал, — что она ему невольно симпатизировала. Как и многие девчонки на курсе. Кстати, вот еще причина, почему