Римма за ним тогда не охотилась: за парнем вечно табунчик из однокурсниц бегал. С какой стати ей вставать в очередь к его благосклонности!

Только однажды оказались они не в компании, не на занятиях, а тет-а-тет: случайно вместе выйдя из института, дошли пешком до остановки троллейбуса на Литейном. Мило болтали, и он выглядел дьявольски обаятельным. Практически все встречные женщин, не исключая старух, на него глазели — а заодно и на нее. На прощание он предложил, но не горячо, а вскользь, как бы по обязанности:

— Давай отработаем этюд «Горячий поцелуй в общественном месте»?

— Ленке своей предлагай, — буркнула Римма (или тогда у Игорька фавориткой была Валя? Или Маша?).

Вот так ничего меж ними и не случилось. Она села на «семерку» и уехала к себе в общагу на Опочинина.

А летом того же года разбила всю свою прошлую жизнь и сбежала в Москву.

И сейчас, проживая свою новую судьбу в столице, помощница частного детектива порой предавалась гуилти плеже — стыдному удовольствию: искала на кино- и театральных сайтах, как сложилась творческая судьба ее бывших однокурсников.

И на Игорька посматривала чаще всех. Пусть в ее личном списке предпочтений он находился на первых ролях — ее пристрастия не разделяли отечественные (и зарубежные) режиссеры. От того, что карьера парня не слишком сложилась, было и досадно, и, с другой стороны, приятно: значит, и она могла в артистическом мире не выстрелить — тем более не петербурженка, никому не нужная провинциалка.

После получения диплома Игорь на три года уехал в Воркутинский театр. Потом вернулся в Питер, попробовался к Додину — его взяли. С тех пор служил в Малом драматическом, но главных ролей у него не было. Играл много, но второстепенных персонажей, типа третьего лесоруба. В полном метре и сериалах тоже не слишком преуспел.

Но Игорь оказался единственным человеком, которого Римма в нынешнем Петербурге хотела бы увидеть.

По Рубинштейна, самой ресторанной улице Питера, девушка дошла до Малого драматического. По обоим тротуарам выставлены были столики, и, несмотря на ранний, дообеденный час, за ними деятельно поглощали блюда, кофе-чай и алкогольные напитки молодые (в основном) пижоны.

Когда-то, в Риммины времена, здесь располагалась одна-единственная кофейня: как раз на углу с Графским переулком, напротив театра и конструктивистского дома «Слеза коммунизма». Кофейня, кажется, звалась «Сан-Марко» и была с буддистским (или испанским?) уклоном — впрочем, чтоб посидеть там, у нее вечно не хватало денег.

У церберши на служебном входе театра девушка спросила: «Карадинский пока не приходил?» Дама смерила ее с головы до ног, сосканировала цветочки — видимо, поклонницы редко беспокоили Карадинского, — и бросила: «Нет! Ждите! Только не здесь, на улице!»

Репетиция должна была скоро начаться, и в служебный подъезд входили новые и новые артисты. Все без исключения, вне зависимости от пола и возраста, оглядывали Римму, как бы призывая ее обратить внимание именно на себя и подарить именно ему/ей этот завалящий букетик.

«А все-таки хорошо, — вдруг подумалось ей, — что я артисткой не стала. Подневольная и несчастная профессия, полностью зависимая от людского одобрения».

И вот наконец появился Игорь. Внутри у Риммы все сжалось. «Узнает? Не узнает? Что скажет?»

Она заступила ему дорогу и протянула букет.

— Спасибо, — хорошо поставленным голосом проговорил Игорек. — Неожиданно.

Он оглядел ее лицо и наконец узнал.

— Наташка! Романовская! Ты! Сколько лет, сколько зим! Какими судьбами!

Игорь за прошедшее время потускнел. Сложная жизнь в искусстве, видать, изъездила. Но то, что без всяких наводящих вопросов распознал ее, фамилию-имя вспомнил, ей понравилось и задало тон дальнейшего разговора. Римма решила говорить сразу и напрямик.

— Прости, Игорь, не могу тебя надолго отвлекать, да и ты спешишь. Но я к тебе за помощью, — тут же, без предисловий обрушила она на него свою беду. — Мне нужно спрятаться. Я реально нахожусь в розыске. Но если с властями и полицией еще можно объясниться, ничего криминального я не совершала, под статьей не хожу, — то с бандитами вряд ли. Можешь дать мне кров над головой? На день-два-три. Я понимаю, что многого прошу, но…

— Спокойно! — прервал ее Карадинский. — Обычная просьба для современного человека. Чо такого: спрятаться на пару дней. Жилье у меня, разумеется, имеется. И я тебе его предоставлю. Только смотри: я сейчас на репетицию бегу. Опаздывать ко Льву Абрамычу, сама понимаешь, нельзя. Поэтому вот тебе ключи. Мы квартиру на двоих с одним коллегой снимаем, но он сейчас на гастролях. Можешь занять его комнату, он не обидится. И запоминай адрес, это здесь недалеко: улица Ломоносова, дом двадцать, парадная пять, квартира ***.

Римма слышала, что актеры стараются снимать жилье неподалеку от театра: чтобы между утренней репетицией и вечерним спектаклем была возможность забежать домой, спокойно пообедать и хотя бы пару часов передохнуть. Если тратить время на дорогу, то получалось бы, что рабочий день у артиста начинается с десяти утра — первой репетиции, и длится до одиннадцати ночи, пока смоют после представления грим. И все на людях, не прилечь-присесть спокойно.

Но то, что она на той же самой улице Ломоносова припарковалась, где Игорек, оказывается, живет, выглядело странной удачей.

— Только я с молодым человеком, — пискнула девушка.

— Хорошо, пусть будет и твой «молодой человек». У меня сегодня спектакля нет, второй репетиции тоже. Приду в три, в четыре, в пять — кто знает? Тогда и расскажешь, в чем провинилась. Только тебе придется сидеть дома, меня дожидаться.

— А машину у тебя во дворе поставить можно?

— Ох, еще и машину! — рассмеялся он. — «Так есть хочется, что переночевать негде!» Вот эта «таблетка» на связке открывает ворота. Ладно, после поговорим. Можешь в качестве благодарности за приют вымыть посуду — там в раковине гора. Ну все, я побежал.

Когда они прощались, Римме почудился легкий запах вчерашнего алкоголя. «Возможно, вот причина пока не задавшейся у Игоречка карьеры», — подумалось ей.

Георгий Степанович

Тимур принял его, как родного.

— Давай, Степаныч, посидим, покушаем, выпьем. Шашлык-машлык, хинкали-шминкали, мукузани-саперави.

Отказываться от гостеприимства нельзя — обида. Убеждать, что пить не может, потому что за рулем — тем более. Да и еда в «Пиале» у Тимура славилась — только не всякий в ресторан удостаивался попасть.

Подали