тем сильнее она скажется на нас. Очевидно, что нам следует продолжать исследования. Внесение ненаследственных генетических изменений в геном человека для борьбы с болезнями поможет получить и общественное признание. Отбор и редактирование эмбрионов – это более масштабный шаг, который вызовет больше дискуссий и привлечет более пристальное внимание. Но было бы глупо полагать, что человеческому виду понадобятся совершенные знания, чтобы идти вперед. Мы не сможем и не будем их ждать. Мы – гоминины, которые слезли с деревьев, а затем покорили мир. Мы полны оптимизма и гордыни. Это встроено в нашу операционную систему.

Противники любых наследуемых генетических модификаций правильно предупреждают о «скользкой дорожке», когда один шаг ведет к другому[284]. Каждый маленький шаг, который ученые, врачи или государства делают в сторону генной инженерии человека, неизбежно оправдает следующий. Если допустимо внедрять в эмбрион митохондрии женщины-донора, помогая родителям уберечь свое дитя от рождения с митохондриальными заболеваниями, то почему нельзя осуществить наследственные генетические изменения, направленные на полное искоренение других ужасных болезней? Если нет ничего плохого в том, чтобы отобрать эмбрион, который не умрет молодым от болезни Гентингтона или не будет иметь поврежденных копий гена APOE4, значительно увеличивающих шансы на раннюю болезнь Альцгеймера, то что плохого в том, чтобы выбрать эмбрион, который проживет необычайно долгую здоровую жизнь? Если мы можем совмещать и смешивать генетические материалы, чтобы вырастить свинью с сердцем человека для трансплантации, то почему нельзя делать то же самое с людьми, гарантируя, что наши дети родятся с самым сильным сердцем, каким-то органом или определенной способностью[285]?

«Генетическое здоровье и заболевания – это не обособленные соседние страны, – красиво пишет в своей книге The Gene Сиддхартха Мукерджи. – Это скорее одно государство, разделенное тонкими и часто прозрачными границами[286]. – Изначально в “скользкой дорожке” нет ничего плохого; нам просто следует осознанно выбирать направление».

Решения, стоит ли генетически отбирать и изменять предымплантированные эмбрионы или нет, принимаются взрослыми. Но по-настоящему они влияют именно на будущих детей. Консервативно настроенные генетики, часть из которых являются политическими либералами, утверждают, что активное вмешательство в генетику будущих детей лишает таких детей выбора. Но в какой степени эти дети выбирают питание матери, или уровень стресса во время беременности или то, что их, как и многих детей в Южной Корее, отправят учиться в раннем возрасте, чтобы повысить шансы на поступление в лучшие университеты и жизненный успех? И пока генетики-консерваторы настаивают, что у нас нет морального права вносить изменения в будущие поколения, ведь в данном вопросе мы лишены права голоса, другие утверждают прямо противоположное.

Оксфордский специалист по биоэтике Джулиан Савулеску является главным защитником другой точки зрения. Он считает, что у родителей есть «моральное право создавать детей с наивысшими шансами на лучшую жизнь». По его мнению, «пары, решившие завести ребенка, имеют веское моральное право выбрать ребенка, который с учетом своих генетических данных сможет достичь максимального благополучия»[287]. Ник Бостром из Оксфорда приходит к такому же выводу, предлагая нам провести так называемый обратный тест, позволяющий понять, насколько внесение конкретного генетического измерения в будущего человека оправдано с точки зрения морали[288].

Основная идея Бострома сводится к следующему: если кто-то считает, что вносить какие-то «однобокие» изменения (допустим, генетически модифицировать человека, чтобы избавить его от генетического заболевания) – это неправильно, то ему следует доказать, насколько оправданно будет поступать наоборот (например, генетически модифицировать человека, чтобы добавить генетическое заболевание), ведь именно такого эффекта он в результате и добьется. А раз никто в здравом уме не станет отстаивать генную модификацию человека с целью добавить генетическое заболевание, эта логическая структура косвенно поддерживает модернизацию человека.

Позицию Савулеску и Бострома оппоненты не раз называли противоречивой с точки зрения морали. Критики идей Савулеску и Бострома считали, что те оправдывают превозношение жизни одного над другим, обесценивают людей с ограниченными возможностями, неправильно трактуют понятие «хорошая жизнь», приравнивают генетические методы лечения к способам модернизации, а также превращают будущее потомство в товар. В своей книге 2018 года «Она смеется, как мать» научный журналист Карл Циммер предостерегает нас от того, что сам он называет «генетическим эссенциализмом», сводящим сложность человека и всего человечества к простой генетике[289]. Все эти критические замечания поднимают целый спектр вопросов из области современной евгеники[290].

Отсыл к евгенике имеет под собой вполне реальное обоснование. Фактически он нависает над будущим генной инженерии человека черной тучей.

* * *

Название евгеника образовано от греческих слов, означающих «хороший» и «род». Идея селекции и выбраковки внутри человеческой популяции хоть и была сформулирована в XIX веке, но имеет куда более древнюю историю. Инфантицид (детоубийство) описывают еще в римском праве. В Римской империи его широко практиковали. В IV из Законов двенадцати таблиц римского права говорилось следующее: «Отец должен незамедлительно умертвить сына, отличающегося уродством или имеющего форму, отличную от человеческого рода»[291]. В древней Спарте городские старейшины лично проверяли новорожденных, чтобы проследить, что ни один чахлый и больной ребенок не выживет. Немецкие племена, доисламские арабы, древние японцы, китайцы и индийцы – все они в той или иной форме практиковали инфантицид.

Вышедшая в 1859 году книга Дарвина «О происхождении видов» заставила ученых задуматься не только об эволюции вьюрков, но и о развитии человеческого общества в целом. Применяя дарвиновские принципы естественного отбора к человеческим обществам, двоюродный брат Дарвина и одаренный ученый Фрэнсис Гальтон предположил, что если общество будет препятствовать выбраковке своих самых слабых представителей, эволюция человека пойдет в обратном направлении. В своих известных книгах «Наследственный талант и характер» (1865) и «Наследственный гений» (1869) он объяснил, как именно можно применять евгенику положительно (побуждая самых способных людей к размножению друг с другом) и отрицательно (препятствуя передаче генов теми, кто, по его мнению, обладал нежелательными признаками). Теорию Гальтона поддержали основные научные сообщества и такие известные деятели, как Александр Грэйам Белл, Джон Мейнард Кейнс, Вудро Вильсон и Уинстон Черчилль.

Хотя его работа была написана в духе викторианской Англии, Гальтон уже тогда, а сейчас – тем более, был тем, кого мы называем расистом. «Наука улучшения породы, – писал он, – учитывает все влияния, которые в любой, даже незначительной степени могут дать более подходящим расам или наследственным линиям лучший шанс распространяться быстрее менее подходящих, чем они имели бы в обычных условиях»[292]. В 1909 году Гальтон с коллегами основали журнал Eugenics Review, который в своем первом выпуске утверждал, что нации должны конкурировать друг с другом для «улучшения расы» и что количество людей «в пренатальном состоянии» в больницах и лечебницах должно быть «сведено к минимуму» посредством стерилизации и селективного размножения[293].