есть все шансы стать таковой, если научное сообщество не проявит сознательности и осмотрительности[300].

В своей книге The Case Against Perfection Майкл Сэндел из Гарварда высказал аналогичную точку зрения:

«Генетические манипуляции воспринимаются как нечто более жуткое – инвазивное и зловещее, – чем другие способы повышения производительности и стремления к успеху… Это поразительным образом сближает генетику с евгеникой… Была ли старая евгеника сомнительной только из-за своей принудительности? Или же есть что-то в корне неправильное в нашей решимости сознательно планировать признаки собственного потомства?.. Проблема евгеники и генной инженерии заключается в том, что они олицетворяют предвзятую победу своеволия над одаренностью, господства над почитанием и создания над созерцанием»[301].

Артур Каплан, ведущий специалист по биоэтике, утверждал следующее:

«Ученые-диссиденты и свихнувшиеся на тоталитаризме – это не те люди, которые склонны к злоупотреблению генной инженерией. А вот мы с вами – да. И не потому, что мы плохие, а наоборот, потому что хотим творить добро. В мире с процветающей конкуренцией родители – по весьма понятным причинам – хотят наделить свое потомство всеми возможными преимуществами… И самый гарантированный способ для евгеники проникнуть в нашу жизнь – это пройти через парадную дверь, пока нервозные родители… будут бороться друг с другом за право наделить своего отпрыска лучшим набором генов»[302].

Не составит труда провести параллели между убогой евгеникой конца XIX века – первой половины XX века и тем, что зарождается сейчас. Обе науки на раннем этапе развития и с сомнительной точностью использовались или используются для принятия важных решений – будь то принудительная стерилизация «умственно отсталых» в былые дни или отказ от имплантации конкретного эмбриона либо прерывание беременности по генетическим показаниям сегодня. В каждом из этих случаев ученые и чиновники стремятся уравновесить индивидуальную половую свободу с более широкими общественными целями. И там и там потенциальные дети лишаются возможности появиться на свет. В обоих случаях общество и его конкретные представители принимают культурно-предвзятые, но необратимые решения о том, чья жизнь важна, а чья – нет. И эти сходства должны служить нам серьезным предупреждением.

Но если мы решим раскрасить генную инженерию человека в цвета нацистской евгеники, то лишимся невероятных возможностей генных технологий, способных помочь нам жить долгой и здоровой жизнью. «Если нашим главным запретом является каннибализм, – писал оксфордский философ Ричард Докинз, – то на втором месте должна стоять… позитивная евгеника… В наши дни от этого слова бросает в дрожь. Одного слова евгеническая при описании политики бывает достаточно, чтобы большинство людей от нее отказалось»[303]. Диана Пол, специалист по биоэтике, пишет, что слово евгеника «используют для устрашения. Назвать политику “евгенической” – это значит сказать, что она не просто плохая, а переходящая все границы»[304]. Возможный евгенический оттенок принимаемых сегодня решений о будущем генной инженерии должен подтолкнуть нас к проявлению большей осторожности и стремлению руководствоваться положительными ценностями. А призрак прошлых ошибок не должен стать смертным приговором для этой потенциально живительной технологии или всех людей, которым она в состоянии помочь.

В отличие от раннего евгенического движения, современные модели пренатального тестирования и отбора эмбрионов не контролируются государством, не являются принудительными, расистскими или дискриминационными в общепринятом использовании этих слов. «Современные амбиции в области евгеники не имеют ничего общего с драконовскими каскадными мерами нацистов и тому подобных, – пишет журналист Джон Энтин. – Вместо стремления к “улучшению” видов в основе новой евгеники лежит наше личное желание стать максимально здоровыми, умными и приспособленными – и сделать такими же наших детей. И в этом деле не обойтись без ограничений»[305]. Точка зрения Энтина может быть спорной. Но такие темы нужно обсуждать – ради нас самих и благополучия всего человеческого вида.

Основной принцип либерального общества сводится к тому, что по возможности индивид должен быть защищен от чрезмерной власти государства. И одним из проявлений данной философии в обществе является право женщины принимать собственные репродуктивные решения по таким вопросам, как контрацепция и аборт. В своей книге Liberal Eugenics: In Defense of Human Enhancement новозеландский философ Николас Агар пишет: «Репродуктивная свобода включает выбор: рожать ребенка или нет, а также с кем, когда и сколько раз это делать… Либеральная евгеника добавляет к этому списку свобод еще выбор определенных характеристик будущих детей».

Агар противопоставляет либеральную евгенику той, которую сам же называет «авторитарной», то есть евгенике с идеей, что именно государство определяет, какой является правильная жизнь. «Старомодная авторитарная евгеника стремилась “вылепить” всех граждан по единому, централизованному шаблону, – поясняет Агар. – Отличительной чертой новой либеральной евгеники является нейтралитет государства. Доступ к информации о полном спектре генетического вмешательства позволит будущим родителям учитывать собственные критерии при выборе усовершенствования для своих будущих детей. Авторитарная евгеника исчезнет вместе с традиционными свободами деторождения, а либералы предложат их радикально расширять».

В отличие от авторитарных решений государства, опирающихся на расовую или классовую принадлежность, в центре либеральной евгеники находится личность. В обществе, которое представляет Агар, «при выборе усовершенствования собственных детей родители будут руководствоваться личными представлениями о достойной жизни»[306]. Кроме того, крайне важно учитывать и обширное влияние отдельных родительских решений на общество в целом.

Выбор, который совершают родители, безусловно, важен, но и он не безграничен. Например, США поддержали право родителей-амишей ограждать своих детей от благ цивилизации, а евреев-хасидов – обучать детей только идишу, но не английскому. Многие американские штаты дают гораздо меньше свобод женщинам, употребляющим алкоголь или наркотики во время беременности, чем родителям – адептам христианской науки, которые отказывают собственным детям в срочной медицинской помощи. Кроме того, индивидуальный выбор родителей нельзя рассматривать вне социального и политического контекста.

Отбор эмбрионов с целью избежать заболевание уже разрешен в большинстве юрисдикций по всему миру. Поэтому вряд ли другие репродуктивные решения, направленные на улучшение здоровья и благополучия будущих детей, в большинстве стран останутся навсегда запрещенными. Когда это произойдет, главным вопросом для родителей станет не сам процесс отбора и манипуляций на эмбрионах, а степень вмешательства. Кто-то назовет это евгеникой, но общий смысл все равно изменится.

В своей провокационной статье Is There Such a Thing as Good Eugenics?, опубликованной в Los Angeles Times в 2017 году, Адам Коэн пишет, что «евгенику XX века по праву называли “борьбой со слабыми”… тогда как евгеника XXI века может стать борьбой за слабых»[307]. Это заведомо спорное мнение. Но платить определенную цену приходится и при генной инженерии будущего потомства, и при ее альтернативе.

Нетрудно представить себе возможные сценарии, когда людям потребуется генетически модифицировать себя, чтобы выжить в стремительно меняющейся среде,