— Знает. Про них знает, но разговор на этот счет с ней не завожу — боится она. Боится, что за ними однажды придут… — пояснил тот, — вот и приходится втайне их брать. А как жить-то? Мало ли что…

— Ну, а если спросит, на что будем новый генератор покупать, что ответим?

— Скажем, что автомат один продадим с магазинами и пулеметные ленты. Нам-то они на что? Крупнокалиберного оружия в доме все равно нет, — отбился Курт и прибавил заговорщицки: — А мы их с собой и так и так возьмем — для отвода глаз, а заодно — на всякий пожарный случай: может, продадим за хорошую сумму, и к тем деньгам не надо будет обращаться. Заодно купим тебе противогаз, раз повод представился.

— Хитришь, значит, — с долгожданной для того улыбкой подметил Дин, и от уголков глаз к вискам потянулись расщепы радостных морщин.

— Приходится, а что поделаешь-то?

— Как действовать будем? — вновь закуривая, поднял вопрос тот.

— Сейчас Джин скажем, что в Грим идем за новым генератором, потом я незаметно заберу деньги, соберемся и где-то через часик отчаливаем, — наметил ход действий Курт, кидая в напарника опасливые взгляды, будто чего-то ожидал, — нормально?

— А чего ж нет-то? Конечно, нормально — поваляться даже успею! — заливистым смешком отозвался Дин и, дососав сигарету, протрубил сипло, с басом: — Ну, пошли тогда говорить, что ли?

И направились к теплице, откуда вылетали тихие разговоры и звонкий хохот.

* * *

На ночевку общим мнением решили остаться в четвертом, полностью обворованном товарном вагоне поезда дальнего следования, что прервался на затяжную, растянувшуюся более чем на десять лет остановку по «техническим причинам» всего-то в тридцати минутах от пригородной платформы Хайтвэлли. Или же, если не полениться и вспомнить элементарный устный счет начальной школы, как это достаточно часто делают ради хоть какого-то развлечения и коротания времени не раз идущие таковым маршрутом собиратели и охотники, — ровно одна тысяча четыреста пятьдесят шесть шпал. И всякий, кто проходил этой дорожкой к Гриму — к слову сказать, самой безопасной из всего изобилия имеющихся троп, — в благодарность за кров клал возле последней, шестой, какой-нибудь дар. Да пусть даже пустяк — камешек, монетку там, крышечку от газировки, патрон. Некоторые, особенно признательные, бывало, расщедривались на консервы и воду, выцарапывали на рельсах свои имена, пожелания и напутствия другим постояльцам. Так вот и закрепился за этим местом в народе негласный обычай, ритуал, пока еще никем не нарушающийся, потому что свято и истово верили: уйдешь, не сказав «спасибо» — и больше здесь уже никогда не пройдешь. В любом случае храбрецов, отважившихся на такое вероломное кощунство, еще не находилось ни среди простых вольных путников, ни в бандитском стане, как известно не считающимся ни с какими моральными устоями, ни в обществе «Варанов» — те в особенности не скупились на языческие подношения, насыпали горы гильз, точно золота.

Помимо всего прочего, в рассказах многих странников фигурировали случаи встреч с так называемой «провожатой» — одинокой безглазой старушкой, машущей вслед мертвому составу. Однако очевидцев, всецело глаголющих: «Видел своими собственными глазами, как тебя сейчас перед собой!» — не объявилось ни одного. Да, в общем-то, оно и неудивительно: мастеров на пустой треп в округах немало, а выдумщиков, кому чудится разная чертовщина, — еще больше. Следует вдобавок упомянуть о невероятном фольклорном обилии прозвищ, посвященных этому всеобщему убежищу. «Счастливая тысяча», «Дорога 14/56», «Железная долина», «Проход удачи» — вот тот малый список, крутящийся на языке едва ли ни у каждого человека в Истлевших Землях. А родное название — Вествильская железная дорога, соединяющая, собственно, сам Вествиль — незаселенный город далеко на юге — и Нелем — логово фракции «Бесы», — медленно, но верно вымывалось из памяти людей, слышалось отныне все реже и как-то вскользь…

Спали урывками, оружия из рук не выпускали. Поочередно заступали в караул. Ночь стояла дикая, глухая, непроглядная — хоть глаз выколи. Было по-осеннему знобко, пугающе безголосо. Где-то в слабом шорохе ветра с трудом распознавался монотонный шелест и зловещий перестук закостеневших ветвей разлапистых деревьев, пригашенный набат татакающих по оплавленным рельсам, словно пулеметы, камней, немо шебаршила галька. Часто устаивалась бедная на звуки тишь, как будто какая-то мистическая сила, желая потешиться, заливала уши воском, лишала слуха. Но уже в следующий миг ее растерзывал бесноватый неумолкаемый лай потрошителей, рокочущий за оврагами, и тут же оборванным припевом на него откликались другие, шныряющие неподалеку от станции Хайтвэлли.

Гав-ав!.. А-в-в… гав-в-в… ав!

«Перекликаются, спрашивают друг у друга, где можно без опаски ходить и искать пищу. Умные они, чертовски умные, людям у них учиться и учиться… — понимающе и с уважением расценил я. — Значит, не туфта это все… зверье вернулось. Насиделось в пещерах и подвалах, измучилось, сумело-таки уцелеть…»

Поправил омытую чужим потом картонную подстилку, подлил в крышку чая из термоса, заваренного нам в дорогу Джин, отпил, крякнул, взглянул на напарника: тот, завернутый в плащ, по-детски сопя, храпел с ружьем в обнимку на пенопластовой подложке в глубине вагона, елозил головой по рюкзаку-подушке, в беспамятстве чесался, как блохастая собака.

— Вот кому позавидовать-то надо, — и следом без какой-либо корысти в голосе: — Едва голову где-нибудь приклонит — спит без задних ног, десятый сон видит, точно безгрешное дитя, — удобнее обустроился на животе, крепче прижимая к плечу приклад винтовки. Лай вскоре перемежевался с воем, рокотал звонче, ручьисто. Хрупкое безмолвие, проигрывая им с разгромом, поднималось выше, шло, расшевеленное, по ночному сырому воздуху, резонировало неохотно и заторможенно. — У меня так не получается уже давно, а если и засну крепко — боль в ноге, зараза, возвращается, сводит до горячих слез…

Ав-в-в… Р-р-р!!.

Залпом выдул весь крепкий чай, скривившись от ломоты в зубах, без суеты опустил на глаза немалый по размерам, найденный еще давно, у Кипящего Озера, в рюкзаке База, ПНВ с новыми батарейками, включил, всматриваясь сквозь разъезженные дверные створки. Темень, обступившая окружающее пространство, одномоментно сдвинулась куда-то круто вперед, заменилась тусклым смарагдовым цветом, приоткрывающим хоть и размытые, но вполне себе различимые обрисовки местности. Небо чудесным образом омылось темно-пурпурным оттенком, загустело, каракули наваристых облаков — и вовсе посинели, будто от холода, примерзли к одному месту. Ровный позумент горизонта ближе к востоку уже разгорался, сочился, наполнялся живицей — там, за долгой чередой рассыпавшихся по воле времени домов и сооружений, как эдемский плод, вызревал новый день, вбирал энергию еще не показавшегося людям солнца.

«Смешно самому себе признаваться, конечно, но такую красоту за свою прожитую переломанную жизнь еще не видел ни разу, — щелкнуло в уме, — всего навидался, чего только не нагляделся, а вот такого вот — нет, не доводилось. Обходит меня почему-то изящество земное стороной, одну только грязь мне являет да мерзость, от какой уже нутро все очерствело. А теперь вот решило, стало быть, порадовать, побаловать… через столько-то лет… — и тут же: — Отчего это вдруг? Чем заслужил, спрашивается?.. Или так… авансом расплатилось передо мной — мол, все равно скоро предстоит в ящичек сыграть…»