– Да, граждане милиционеры действительно так недумают, – уныло подтвердил Коротков. – Чего делать-то будем, Ася?Совсем мы в этом деле увязли, и никакого просвета. Тебе чутье что-нибудьподсказывает?

– Молчит, как воды в рот набрало, – призналасьона. – Но история с письмами мне тоже покоя не дает. Что-то в ней нечисто,Юра. С одной стороны, совершенно непонятно, откуда взялось письмо Дербышева ипочему он отрицает, что писал его. С другой стороны, мне непонятно, зачемСтрельников его хранил. И его, и два других письма.

– А что эксперты? Ты им звонила сегодня?

– Я их боюсь, – Настя зябко поежилась. – Онина меня уже кричат. Я и так два последних дня им по десять раз звонила.

– Ой-ой-ой, кто бы говорил, – насмешливо протянулКоротков. – Кого ты испугаешься, тот дня не проживет. Предлагаю бартер. Тыналиваешь мне чашку живительного черного напитка под названием «кофе», а я заэто позвоню в лабораторию и приму удар на себя.

– Годится.

Настя включила кипятильник и достала из тумбочки две чашки.

– Юр, ты не думай, мне кофе не жалко, я тебя нежнолюблю и готова по пять раз в день поить, но мне все-таки интересно.

– Что тебе интересно?

– Почему ты всегда что-нибудь стреляешь или клянчишь?То кофе, то сигареты, то сахар. Тебе что, чужой кусок слаще? Я же прекраснознаю, что ты не жадина и не жлоб, ты последнюю рубашку с себя снимешь и отдашь,если кому-то из нас понадобится. И потом, ты денег никогда не просишь. Самдаешь в долг сколько угодно, но никогда не одалживаешь для себя. Значит, делоточно не в любви к халяве. Так в чем же?

Коротков задумчиво усмехнулся, запустив пятерню в густыедавно не стриженные волосы.

– А черт его знает, Аська. Я и сам порой удивляюсь.Ведь у меня в столе точно такая же банка кофе сейчас стоит, вчера как разкупил, и чайник есть электрический, и сахар, и чашки. Но у тебя вкуснее, чтоли… Нет, не так. Я вот сейчас прикинул и понял, что если бы мне пришлось самомусебе кофе сделать у тебя в кабинете, я бы тоже не стал. Наверное, для меняважно не то, что чужое, а то, что из чужих рук дают. Вроде как ухаживают замной, понимаешь?

– Понимаю. Откуда это у тебя? Неужели дома так скверно?

– Угу. Ты бы видела, с каким лицом Лялька мне еду дает– удавиться можно. Словно тягостную обязанность выполняет. Надоел я ей хужегорькой редьки, я же понимаю. Но деваться некуда. Выгнать меня – у нее совестине хватает, квартира-то наша общая, кооперативная еще, другого жилья у менянет. А разменивать ее невозможно, она такая маленькая, что кроме двух комнат вкоммуналке из нее ничего не выменяешь. Я-то готов в коммуналку переезжать, радибога, пожалуйста, а ей что делать? Теща еще долго пролежит в своем параличе, ейотдельная комната нужна, а в одной комнатухе Лялька с ней и с сынишкой с умасойдет. Я уж и так стараюсь поменьше дома бывать, чтобы не отсвечивать, в однойкомнате теща, в другой – жена с сыном, и вроде ничего. А когда я заявляюсь,становится по-настоящему тесно. Не протиснуться. Так и живем в атмосферевсеобщей ненависти. Лялька мне всю плешь проела, чтобы я бросил ментовку и шелюристом на фирму или в охрану куда-нибудь. Надеется, что я стану бешеные бабкизаколачивать и смогу купить квартиру, тогда она наконец сможет выгнать меня кчертовой матери.

– Уйди сам, – предложила Настя, – зачем же тыее мучаешь.

– Куда уйти? – с тоской спросил Коротков. –Ты знаешь, сколько стоит квартиру снимать? Самое маленькое – двести долларов вмесяц. А жить на что, если вся моя зарплата со всеми надбавками и процентами завыслугу лет – триста долларов. И вообще…

– Что – вообще?

– Не могу я сам уйти. Пацан маленький еще, да и тещабольная. Получается, что я как крыса с корабля бегу. Ну как я Ляльку однуоставлю с ребенком и парализованной тещей? Если она сама так решит – тогдадругое дело. А я не могу.

– Все с тобой ясно, Юрасик. Любви тебе не хватает изаботы. Ладно, ты притащи мне бакалейные запасы из своего кабинета, я буду тебяпоить и кормить, если для тебя так принципиально важно, чтобы тебе подавали наблюдечке и при этом нежно улыбались. А Люся что себе думает? Вашему роману ужечетыре года, если я не обсчиталась. Пора и о будущем подумать.

– Она ничего не думает, она двух сыновей растит, мужаобихаживает. Докторскую диссертацию собралась писать. Ей не к спеху. Она всеравно от мужа не уйдет, пока сыновья не вырастут. Да и жить тоже непонятно где…Правильно Булгаков сказал, мы – ничего ребята, только квартирный вопрос насиспортил. Ладно, что мы все о грустном? Давай-ка наливай живительный коричневыйнапиток, и поговорим лучше о Стрельникове.

– А что о нем говорить, пока экспертиза не готова?Между прочим, ты мне что обещал?

– Позвонить.

– Вот и звони.

Юра потянулся к телефону, но оказалось, что в лабораторииникто не отвечает. Он набрал номер еще раз, но с тем же результатом.

– Куда они все подевались? – с недоумениемпроворчал он, вешая трубку.

Настя глянула на часы и фыркнула.

– Десятый час, счастье мое ненаглядное! Все приличныеэксперты давно поужинали и сидят перед телевизором. Я знаю, ты специально завелсо мной душещипательный разговор, чтобы я отвлеклась и забыла про твое обещание.Ты сам экспертов боишься не меньше меня. Все, допивай кофе и пошли по домам.

* * *

Утром выяснилось, что заключение экспертов готово, но былооно таким, что ясности в деле отнюдь не прибавилось. Письмо, адресованноеЛюдмиле Широковой и подписанное именем «Виктор Дербышев», было исполнено не темчеловеком, чей почерк представлен на образцах номер один и два. Другимисловами, писал это письмо не Дербышев. Однако это был ответ лишь на первыйвопрос, поставленный следователем перед экспертами. Ответ же на второй вопросзаводил следствие в тупик: на письме обнаружены отпечатки пальцев Дербышева.Причем отпечатки совсем свежие. Дело в том, что Виктор где-то в серединеавгуста сильно порезал средний палец на правой руке. Порезал бритвой, поэтомушрам был тонким, но длинным и очень заметным. И отпечаток пальца с этим самымшрамом красовался на письме, которого он не писал. Точно такой же отпечаток иточно такой же шрам, как на сравнительных образцах, взятых у Дербышева наПетровке.

Константин Михайлович Ольшанский велел немедленно доставитьДербышева в прокуратуру. Виктора выдернули прямо с каких-то переговоров, вызвавтем самым бурю возмущения не только с его стороны, но и со стороны руководствафирмы.

– Виктор Александрович, время интеллигентного и мягкогоразговора прошло, – начал Ольшанский сухо, уткнувшись глазами в бумаги ине поднимая головы. – Давайте раз и навсегда проясним ситуацию с вашейперепиской. Я хочу сразу предупредить вас: пока мы не расставим все точки надi, я вас не отпущу. Вы можете возмущаться, кричать и топать ногами, но чтобывам зря энергию не расходовать, скажу заранее: у меня очень большой стажследственной работы, в моем кабинете так часто и так громко кричали, топалиногами и били кулаком по столу, а также высказывали различные угрозы, что уменя выработался стойкий иммунитет. Я на все это не реагирую. Это будетнепроизводительной тратой сил и времени с вашей стороны.