– Я не распоряжаюсь, – огрызнулся Виктор. –Просто не считаю нужным делать то, что мне делать неприятно. Я не хотел видетьотца на маминых похоронах, потому и не сообщил ему о том, что случилось. Хотяя-то ладно, он все-таки мне родной отец. А для Наташи это было бы в десять раз тяжелее.Ей-то он вообще никто, а из-за него у нас мамы не стало. Я не хотел, чтобы ейбыло еще больнее. Видеть его не могу! И не хочу! Если бы он нас не бросил, мамабыла бы жива.

Лариса видела, что парень вот-вот сорвется, он и так ужедержится из последних сил. Она была врачом-психиатром с приличным стажем, умеларазговорить человека, расположить его к себе, заставить рассказывать онеприятном или тяжелом, но точно так же она всегда чувствовала, когда порапрекращать копание в тягостных воспоминаниях, потому что душевные силы пациентауже на исходе.

– Ну хорошо, – сказала она, вставая с неудобного,слишком низкого кресла, – если ты не знаешь, где искать твоего отца, тоскажи мне по крайней мере его имя и фамилию, я попробую сама его найти.

– Не скажу. Не надо его искать.

– Почему?

– Потому что вы начнете укорять его, говорить о том,что он бросил нас на произвол судьбы и не помогает, я знаю, вы обязательноскажете ему что-нибудь в этом роде, чтобы его разжалобить. И он может заявитьсясюда.

– И что в этом плохого?

– Я не хочу. И Наташа не хочет. Он не долженпереступать порог нашего дома. Он не имеет права на это. Я его ненавижу. Все,Лариса Михайловна, уходите, пожалуйста. Больше я вам ничего не скажу. Я и такпотратил на вас много времени, мне заниматься нужно…

Голос Виктора становился все более громким и звенящим, иЛариса поняла, что действительно пора уходить. Вежливое равнодушие быстроперерастало во враждебность, тут и до эксцессов недалеко. Она торопливо наделаплащ и покинула квартиру Цукановых, бормоча какие-то ненужные извинения иуспокаивающие слова.

Выйдя на улицу, Лариса не спеша побрела к трамвайнойостановке, прикидывая план дальнейших действий. Можно, конечно, попытатьсяпоговорить со старшей дочерью покойной Надежды Романовны, возможно, онаокажется более покладистой, чем ее нервный братец-философ. Но это все равно недаст нужного результата, ибо Наташа тоже наверняка не знает настоящее имясвоего отца. Александровна! На снимке, которым заинтересовался отец Виктора, небыло ни одного человека с таким именем. А Надежда сказала, что один из них –отец Наташи. Единственный, кто может знать и кому Цуканова могла сказатьправду, – это отец Виктора. Конечно, Наташа, как и ее брат, знает, где егоискать. Но вот вопрос: скажет ли. Ведь интерес к сожителю Надежды Романовнынадо как-то объяснять. Что Лариса может сказать Наташе? «Я хочу найти этогочеловека, чтобы спросить у него, кто был твоим отцом». Если Наташа нормальныйчеловек, она в ответ пошлет Ларису вполне конкретно, далеко и надолго. Иразумеется, ничего ей не скажет. С какой это стати какая-то чужая тетка,которую Наташа в первый раз в жизни видит, интересуется тем, что касаетсятолько одной Наташи и больше никого?

Нет, не Наташу Цуканову надо разыскивать, асоседку-сплетницу. Вот она-то уж знает все. И даже больше, чем все.

* * *

Следуя совету разговорчивого медэксперта Айрумяна, ЮраКоротков и Игорь Лесников взялись за старушек из дома, где жила Люба Сергиенко.То, что они узнали, ошеломило их и в то же время заставило сомневаться во всем,что казалось им точно установленным еще вчера.

Сначала выяснилось, что Люба после возвращения из-за границыне только регулярно посещала церковь, но и сблизилась с одной пренеприятнейшейособой по имени Алевтина, которая тоже вокруг храма отиралась. Двестарушки-соседки, дружно ходившие в церковь почти каждый день, в один голосзаявили, что в Алевтине дурной дух живет и что ничего хорошего людям от нее небывает. Однако подробности рассказывать отказались, испуганно крестясь иозираясь по сторонам.

Найти Алевтину тоже оказалось делом несложным, онадействительно частенько бывала в церкви и много времени проводила на кладбище,вокруг этой церкви расположенном. Это была мрачная худая женщина с горящимиглазами и злыми тонкими губами. К работникам милиции она отнеслась до крайностиагрессивно и вызывающим тоном твердила, что разговаривать ей с властями не очем, что церковь в нашей стране отделена от государства и никаких общихинтересов у нее с оперативниками быть не может. Однако услышав о смерти ЛюбыСергиенко, сразу осеклась и умолкла. Со стороны казалось, что она пытаетсярешить для себя какой-то вопрос и, пока не решит его – ни слова больше непроронит. Юра и Игорь бились с ней часа два, пока Алевтина не смягчилась и несоизволила снова открыть рот.

– Ладно, скажу… Она черной магией интересовалась.Хотела на кого-то порчу напустить.

– На кого?

– Да будто бы на женщину какую-то, не то подружкуейную, не то родственницу.

– И как, напустила? – очень серьезнопоинтересовался Лесников.

– Да вроде, – неохотно призналась Алевтина. –Уж не знаю, как там чего у нее вышло, а только больно смурная она вдругсделалась. С самого-то начала она еще ничего была, плакала, конечно, все время,но видно было, что злоба ее точит. А коль злоба точит, значит, человек живет.Душа его живет, шевелится, болит.

– Значит, первое время Люба плакала и злилась, –тут же подхватил Коротков, чтобы повернуть разговор в нужное русло и не датьмрачной собеседнице отвлечься на посторонние рассуждения. – А потом что?

– А потом душа ее, видать, умерла, –констатировала Алевтина и опять умолкла.

– Из чего это вы такой вывод сделали?

– Она плакать перестала. И злиться перестала. В церковькаждый Божий день ходила, но все равно видно было, что у ней пусто внутри.

– Как это – пусто внутри? Вы уж сделайте одолжение,объясните нам поподробнее, а то мы понимаем плохо, – попросил Коротков.

Алевтина вздохнула, поерзала на жесткой скамейке,устраиваясь поудобнее. Она сидела на своей постоянной лавочке неподалеку отхрама, среди могил. Уже давно это было как бы ее местом, и все, кому надо,всегда могли ее здесь найти, не сегодня – так завтра. Все так привыкли к этому,что никому и в голову не приходило интересоваться, а где, собственно, живетАлевтина и есть ли у нее адрес. Зачем? Адрес нужен, когда человека надобнонайти. А Алевтину чего искать? Вот она, сидит между могилками. Ах, не сидит? Нутак, стало быть, завтра придет, даже и не сомневайтесь, придет непременно, аможет, и не завтра даже, а сегодня, через часок появится. Она завсегда здесь,куда ей деваться.

– Что ж тут объяснять… Когда душа умирает, тут иобъяснять больше нечего. Ничего ее изнутри не гложет, не бередит. Не болит,одним словом. А душа – она так устроена, что непременно болеть должна. За толи, за другое ли, за третье, но должна всегда болеть. Когда она болит, человекее чувствует и от этой боли поступки разные совершает. К примеру, если душаиз-за денег болит, так человек старается их или заработать, или украсть. Еслииз-за мужа любимого ревность грызет, то женщина старается или к себе егоприворожить, или соперницу извести, или еще что-нибудь придумает, полюбовниказавести может, чтобы отвлечься, чтобы душевную боль приглушить. А когда душа неболит, то человек ее и не чувствует, а стало быть, и не делает ничего. А чтоесть человек, который ничего не чувствует и ничего не делает? Покойник и есть.Поняли теперь?