– Аня, я тебя пока пальцем не тронула!

– Ну так я и в милицию пока не заявила, – фыркнула дочь, – отдавай кассету, и разошлись.

– Как ты разговариваешь! Я тебе подружка, что ли?

Аня засмеялась:

– Что нет, то нет.

Надежда Георгиевна вдруг почувствовала себя будто стоящей на краю пропасти. Будто ее уже толкнули, и она всеми силами пытается удержать равновесие и не свалиться, хотя понятно, что ничего не получится. Анька выросла и ненавидит мать, теперь до нее никак не достучаться. Ей больше не нужна материнская любовь, и она не станет стараться, чтобы заслужить ее, как раньше. Не станет просить прощения, даже если поймет, что виновата.

– Подавись своей кассетой, дрянь неблагодарная!

Надежда Георгиевна отшвырнула коробочку на диван, Аня посторонилась, и она вышла из комнаты.

На глаза наворачивались слезы, она понимала, что сейчас разрыдается самым банальным образом, но спрятаться было негде. Надежда Георгиевна надела сапожки, накинула шубу прямо на домашний халат, благо подол не выглядывал, схватила первый попавшийся беретик и выскочила на улицу. Слезы текли ручьем, к счастью, в кармане обнаружился носовой платок и рубль мелочью. В киоске «Союзпечати» Надежда Георгиевна купила сигареты со спичками и через арку прошла в темный и пустой двор-колодец, в котором почти всегда было пусто.

«Вот так и становятся жертвами маньяка, – подумала она, глубоко затянувшись и кашлянув от непривычно крепкого табака, – девочка, наверное, вышла от тетки в полной истерике, пингвин только хуже ей душу разбередил, и помчалась скорее курить. Как раненый зверек, забилась в укромное местечко и чувствовала себя в безопасности, раз никто не видит… Эта наглая Наташка удивлялась, почему все жертвы в расстегнутых пальто. Ничего особенного, когда плачешь, тебе жарко, я бы тоже расстегнулась, если бы под шубой был не халат. Схоронилась в темном углу, ничего не видишь вокруг, полностью сосредоточилась на своем горе – идеальная жертва».

Надежда Георгиевна снова затянулась. Упустила дочь, теперь это уже ясно. Девчонка готова растоптать мать, лишь бы настоять на своем, что может быть хуже и оскорбительнее?

И теперь никак не исправишь, рычагов воздействия больше нет. Вот если бы муж подключился к воспитанию – другое дело, но он предпочитает роль добренького папочки.

Тут Надежда Георгиевна вдруг подумала, что добренький папочка мог бы и вступиться за дочь, но он никогда этого не делал. Когда жена говорила ему, что кто-то из детей провинился и надо перестать с ним разговаривать, пока не попросит прощения, муж покорно включался в бойкот. Яша тоже, а вот Анька – нет. Сама ругалась с братом до изнеможения, но в его ссорах с родителями никогда не принимала сторону мамы с папой.

Ну сын – ладно, а вот отец почему не защищал свою любимицу? Почему никогда не вникал, кто прав, кто виноват, а слепо доверял жене?

Она прикурила новую сигарету. Нет, хорошо, конечно, что муж ей доверяет, но другой раз мог бы и заступиться. Бабушка же заступается, хоть старая и больная, и делает это исключительно назло невестке. В бойкот включается, чтобы не подрывать авторитет матери, спасибо ей за это, но такие дискуссии устраивает, по сравнению с которыми заседание суда – детская шалость.

Ноги промокли, и Надежда Георгиевна вернулась домой. От двух сигарет немножко поташнивало и кружилась голова. Никто не вышел ей навстречу, не помог снять шубу и не спросил, зачем она уходила.

Муж даже головы не поднял от своих бумаг.

Она вошла в кухню и обнаружила, что Аня сидит за столом, доделывает гречку. Дочь посмотрела тяжелым взглядом, Надежда Георгиевна отвела глаза, но села напротив и занялась крупой, перебирая ее нарочно ловко и быстро. Пусть Аня видит!

– Мам, извини меня.

– За что?

– Мне просто очень нужна эта кассета. Вопрос жизни и смерти.

– Как это возможно, Аня? Ты посмотри сама, до чего тебя довело увлечение этим ужасным роком! Ты утаиваешь деньги, оскорбляешь мать, что дальше?

– Да почему рок ужасный?

– Потому что люди, которые любят классическую музыку или даже нормальную эстраду, не совершают аморальные поступки и не скатываются на дно ради своих любимых песен. Мне говорили, что проводились научные исследования, которые выяснили, что в роке сам музыкальный строй пагубно воздействует на психику человека, лишает его воли и, по сути, превращает в дикаря.

– Кто это тебе говорил?

– Умные и авторитетные люди.

Надежда Георгиевна не стала признаваться, что это рассказал Павел Дмитриевич, когда она пила у него чай, зная, что Аня примет в штыки любую информацию из уст Шевелева. Не стала говорить, что он показал ей на видеомагнитофоне кусочек фильма, где был заснят рок-концерт, в частности, поведение так называемых фанатов. Кадры эти подействовали на Надежду Георгиевну удручающе. Молодые ребята, одетые самым неподобающим образом, в татуировках, с какими-то ужасными украшениями, мерно двигались в такт музыке, глядя перед собой совершенно бессмысленными глазами, будто первобытные люди, зачарованные шаманским бубном. Нет, никак нельзя допустить, чтобы подобное безобразие укоренилось у нас!

– Успокойся, мне кассета нужна не для музыки. Надо Мийку записать.

– То есть?

– У меня есть его запись, но наша пленка сыплется, поэтому надо продублировать на импортной, вот и все.

Надежда Георгиевна встала и взяла десять рублей из коробки, где держала деньги на хозяйство.

– Вот, возьми, – Надежда Георгиевна протянула дочери розовую бумажку, – купи еще одну кассету и запиши Мийку.

– В смысле?

– Пусть будет два запасных экземпляра. Один оставишь у себя, а другой отдай мне на хранение. Мало ли что…

– Тебе нельзя слушать его записи! – отрезала дочь.

– Хорошо. Отдай мне в запечатанном конверте, и я его спрячу в своем рабочем сейфе. Просто если к нам вдруг залезут воры, импортные кассеты они точно украдут.

Темные и тяжелые тучи, которые натянуло на город вчера вечером, за ночь просыпались снегом, и наступил удивительно ясный день. Солнце сияло в пронзительно-голубом небе, щедрыми пригоршнями рассыпая повсюду зайчиков, и припекало совсем по-весеннему. Снег лежал чистый и белый, и деревья в академическом скверике, украсившиеся за ночь пышными белыми эполетами, отбрасывали необыкновенно четкие лиловые тени.

Выйдя из машины, Наташа потянулась, полюбовалась на голубей, деловито склевывающих рассыпанное кем-то пшено, и вдруг подумала, что на работу не пойдет. Официально ей там делать нечего, и, нужно быть честной самой с собой, она приперлась сюда ради Глущенко, а не для того, чтобы оттачивать мастерство, помогая дежурным хирургам.

Альберт Владимирович всегда приходит на службу в выходные, только если они вдруг увидятся сегодня, нарушится хрупкое хорошее что-то, возникшее между ними после его телефонного звонка.