Аня вдруг расхохоталась и посмотрела на мать с таким презрением, что Надежде Георгиевне стало страшно.

– Мама, а не ты ли говорила мне, что чем глупее человек, тем безапелляционнее он судит о том, чего не знает? Твои слова? А сама-то сейчас чем занимаешься?

– Я знаю побольше твоего, можешь не беспокоиться! Это ты дура, что голодаешь ради того, чтобы записать идиотское тявканье! В общем, кассету я забираю, и магнитофон тоже.

– Нет! Отдай! – Аня вскочила, хотела вырвать кассету у матери, но Надежда Георгиевна была начеку и завела руку за спину.

– Ты драться с матерью будешь?

– Отдай, я тебе сказала! Это мое!

– Нет, дорогуша, это мое. Три рубля я тебе, так и быть, верну по справедливости, а остальное – мое.

Аня метнулась к двери и встала в проеме:

– А я тебя не выпущу, пока не отдашь. Драться с дочерью будешь?

– Да без проблем.

– А я пойду в милицию и напишу заявление, что ты меня избила. И в школе завтра всем покажу синяки и скажу, откуда. То-то директриса порадуется. Хочешь войны – будет тебе война!

– Последний раз говорю – дай магнитофон и выпусти меня из комнаты.

– Нет.

– Да что ж это за музыка такая, что ради нее ты готова мать предать?

Анька сжала губы и вцепилась руками в косяки, а ступнями уперлась в края порога.

– Провоцируешь мать?

– Нет. Оставь кассету и иди куда хочешь.

«Как жаль, что бабушка в санатории, – вздохнула Надежда Георгиевна, – сейчас она уже разыгрывала бы полновесный сердечный приступ, и напуганная Анька звонила бы в «Скорую», забыв обо всем. А как сейчас выпутаться, не потеряв родительского авторитета, – пес его знает. Не бить же ее, в самом деле. Совсем стала бешеная, еще действительно в милицию пойдет, и тогда конец всему».

Она опустилась на диван, мимоходом отметив, что он совсем продавленный, как только Аня на нем спит.

– Ладно, посижу.

– А я постою.

Надежда Георгиевна откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Господи, на кой черт Яше понадобилось лезть в Анькин ящик! И, строго говоря, он действительно настучал на сестру. Наверняка нашел кассету не сразу перед своим драматическим выходом, был миллион возможностей зайти к Ане в комнату и спросить, откуда кассета, но нет, он дождался, пока она присоединится к матери! Молчал бы в тряпочку, и мирно вечер прошел… Ох, опять это «бы»!

Что ж, ясно, откуда ноги растут у этого разоблачения. После первой сессии Яша стал намекать, что обитать в одной комнате с сестрой ему становится непросто. Надежда Георгиевна и сама думала, что девочка-подросток не должна жить вместе со взрослым мужчиной, даже если это ее родной брат. Пробовали перегородить комнату шкафом, но в плане уединения это мало что дало, зато вид стал на удивление тоскливый и неуютный, и письменный стол уже не помещался у окна.

Яше надо было много заниматься, а Ане – соблюдать режим. Надежда Георгиевна неукоснительно требовала, чтобы дочь отправлялась спать сразу после программы «Время», разрешала только немного почитать в кровати перед сном. Редко-редко, если после «Времени» шел очень хороший художественный фильм, Надежда Георгиевна позволяла дочери задержаться у телевизора.

Но студент-медик не может уходить на покой в половине десятого вечера. Объемы знаний там таковы, что нужно засиживаться ночами, а Анька не в состоянии уснуть при свете.

Потом, студенческая жизнь – это не только учеба, это компании, друзья, и хоть страшновато об этом думать, но и девушки. Гораздо спокойнее, когда все это происходит у родителей на глазах, они видят, с кем общается ребенок, и могут предостеречь или, наоборот, поощрить его выбор. Только как пригласить девушку, если в комнате торчит младшая сестра?

Переселение Ани к бабушке оказалось сложнейшей операцией, сравнимой с высадкой в Нормандии.

Сначала пришлось уламывать бабушку. Впрочем, та довольно быстро согласилась, но выдала полную порцию «я старая дохлятина, давно пора мне было умереть и освободить комнату, а я вот все скриплю» и «для детей и внуков я готова пойти на любые подвиги и лишения. Мои чувства и мой комфорт не имеют никакого значения, лишь бы вам было хорошо».

Дальше начались проблемы с Анькой, убежденной, что отдельная комната для брата – это слишком жирно, поэтому она никуда не переедет из принципа. Это что ж, у папы с мамой нет своей комнаты, у бабушки теперь не будет, у нее не будет, а Яшка станет один шиковать? Доля справедливости в ее речах присутствовала, поэтому Надежда Георгиевна предложила компромисс: Аня живет у бабушки, но сохраняет за собой половину письменного стола в детской и имеет право делать на нем уроки.

Дочка согласилась, но тут появился следующий камень преткновения. У бабушки в комнате возле кровати стоял на комоде огромный будильник, который тикал так оглушительно, что слышно было из коридора. Бабушка привыкла, а Аня не могла заснуть под эти звуки и потребовала часы убрать. Бабушка уперлась, она, видите ли, часто просыпается по ночам, и ей необходимо знать точное время. Надежда Георгиевна не стала спрашивать, с какой целью это необходимо мирной пенсионерке, просто купила электронные часы, работавшие беззвучно.

После этого Аня наконец вселилась. Надежда Георгиевна вдруг вспомнила, как дочь, развешивая свои платья в бабушкином шкафу, обернулась к ней и тихо сказала: «Когда мне это было нужно ради Мийки, ты не захотела, а для Яши – пожалуйста». Но Надежда Георгиевна была так рада, что все утрясла, что не обратила на дочкины слова внимания, а теперь вот всплыло в памяти…

Когда Мийка подарил Ане магнитофон, Яша пытался его обобществить. Сказал, что единоличное владение магнитофоном для девочки – это слишком жирно, Аня ожидаемо ответила, что не так жирно, как отдельная комната, а если Яша такой взрослый, что должен жить один, пусть сам себе заработает на «мафон».

Надежда Георгиевна увещевала дочь, говорила, что жадность к вещам почти такое же плохое чувство, как жадность к деньгам, но безуспешно. Что ж, тут она ничего не могла сделать, подарок есть подарок. Волю дарителя приходится уважать. Яша смирился, но обиду затаил, и вот вышел случай отомстить сестре. Заложил девчонку матери и скрылся в своей комнате с чувством выполненного долга, ай да молодец.

А диван-то какой продавленный, господи! Ребенок спит, как в гамаке, и молчит, не жалуется. Знает, что бабушка ни за что не позволит выкинуть сей раритет, потому что на нем изволил спать ее любимый супруг.

– Аня, скажи, что такую за музыку ты хочешь записать, что ради этого не остановишься сдать родную мать в милицию?

– Не передергивай, – дочь покрепче уцепилась в дверном проеме, – я сдам тебя не ради музыки, а если ты применишь насилие. Ты же знаешь, что за побои предусмотрена уголовная ответственность, независимо от того, кого ты избиваешь, родную дочь или постороннего человека.