— А при том, что я ответственный за жатву. И за него я отвечаю, за этого сумасброда.

Ох, попадет мне, да еще как! Слимак мне этого не простит. Слимак видит только рапорты и сводки. Отгородился ими, как бумажной стеной, ничего не видит, не слышит. Хоть дух из тебя вон, а он будет твердить свое: «Не обеспечил, не позаботился, так-то ты выполняешь постановления! Чем ты, собственно, занимаешься в Лабудовой, уважаемый товарищ председатель, если не можешь управиться с каким-то кулаком?»

Слимаку ничего не объяснишь, перед Слимаком не оправдаешься, не в моих силах проломить стену из сводок и рапортов, никогда мне не пробить панцирь из кожаной куртки.

* * *

На полпути к дому Гривковых догнал Сила на тракторе, за которым громыхала сноповязалка.

— Готово? — окликнул его Эрнест.

— Готово, — гордо отвечал Сила. — Завтра можем начать в Крштенянах.

Милан посвистывал, пинал ногой камешки на дороге, а сам все косился на Силу. Ух ты, как он там подпрыгивает на своем сиденье, тракторист недоделанный! Смотри не свались в канаву по дороге в эти Крштеняны!

— Завидуешь? — тихо спросил его Эрнест. — Не бойся, и ты своего дождешься. Выучишься и вернешься в Лабудову специалистом.

Милан пожал плечами. Конечно, он вернется, не вечно же он будет учиться там, на Ораве. Но почему специалистом должен стать именно он?

Сила вел трактор вниз к железной дороге. Скоро он свернет на дорогу. А завтра он подастся в Крштеняны — деревню под горой, где хлеба созревают примерно на неделю позже, чем в Лабудовой.

У поворота стояла кучка женщин в светлых платках. Они остановились там по дороге с поля, хотят еще разок поглядеть на машину, которая сжала и повязала в снопы пшеницу вместо них.

Сила гордо восседает за рулем, вот кто теперь важная персона! Здесь его провожают чуть ли не со слезами, а в Крштенянах ждут его не дождутся, того и гляди будут встречать с цветами и с оркестром.

А я должен идти учиться на ветеринара! Кто к машинам, а я — к свиньям, коровам, а то еще и к гусям, к этим противным тварям! Нет уж! На Ораву я, правда, поеду, но перейду на машинный факультет, там он обязательно должен быть. Я вернусь в Лабудову. Связной вернется, но уже не связным.

* * *

К женщинам, поджидавшим трактор, приближалась маленькая круглая фигурка в голубом платье — Таня.

— Не усидела дома, пошла нам навстречу, — обрадовался Эрнест и прибавил шагу.

Трактор перебрался через железнодорожную линию и направился к дороге. Вдруг он резко затормозил, его качнуло назад, сноповязалка заскрипела и накренилась. Женские платки заволновались, и в тот же миг через придорожную канаву перелетело голубое платье.

— Таня! — выкрикнул Эрнест и бросился бежать.

Гривкова, Милан и Евка побежали за ним.

Трактор стоял, развернувшись поперек дороги. В стороне от него, на подорожнике и пыльных лопухах, лежала Агнеша Гривкова. Таня стояла рядом с ней на коленях, утирала ей лицо платком, что-то ей говорила. Агнеша отталкивала Танину руку, загнанно дышала, глядела вокруг себя страшными, безумными глазами.

— Мне уже все равно, пусть он меня задавит, — скулила она. — Пусть меня убьет, мне уже все равно…

— Хотела под трактор кинуться, — убивались женщины. — Стояла здесь с нами, все допытывалась, точно ли трактор уже уходит из деревни, и вдруг… Счастье еще, что пани директорша ее отпихнула, а Сила успел затормозить.

— Зачем они мне помешали? — рыдала Агнеша на плече у Гривковой. — Все равно мне теперь…

Эрнест держал Таню за плечи, испуганно глядел ей в глаза:

— Зачем ты прыгала через канаву? Тебе же нельзя, Танечка.

Она расплакалась:

— А ей можно? Под трактор?

Она прижалась к нему, прислонилась к его плечу. Эрнест обнял ее и вдруг почувствовал, что Таня резко вздрогнула, тело ее напряглось как лук и тут же согнулось в судороге.

— Что с тобой? Что случилось?

— В пояснице схватило, — с трудом произнесла Таня, глядя на него виноватыми, помутневшими от боли глазами. — В пояснице, как топором…

Гривкова обмерла. Она шагнула к Тане, испытующе поглядела на нее и дернула Эрнеста за рукав:

— Веди ее домой! Я сбегаю за повитухой, а ты, Милан, на станцию, вызывай «скорую».

— «Скорую помощь»? Зачем? — пробормотал Эрнест.

Гривкова заломила руки:

— Господи, слепой ты, что ли? Роды начнутся раньше, чем нужно, она же прыгнула через канаву, ушиблась!

— Да, это случится раньше, Эрнест, — сказала Таня и скорчилась в болезненной судороге, которая разрывала ее тело.

Эрнест схватил себя за волосы:

— Не уберег, нет, не уберег я тебя…

* * *

Все разошлись. Взбудораженный, потрясенный Сила остался у трактора один. Он все еще никак не мог опомниться, не мог перевести дыхание.

Женщина под трактором, господи боже, беременная Грофичка под его трактором, что же это творится с людьми? А Таня, бедная, несчастная Таня теперь попадет в больницу…

Отчего все это? Люди добрые, скажите мне, почему это случилось?

Сила сдернул с головы шапку, швырнул ее на землю, стал топтать ее ногами. Он погрозил кулаком, сам не зная кому, то ли небу, то ли земле, то ли всему этому жестокому, непонятному миру. Вскочил на трактор и круто развернул его к Глубокой, к белеющему полю перезрелой грофиковской пшеницы.

Когда «скорая помощь» увозила Таню в больницу, Сила уже делал второй круг. Трактор натужно ворчал, лопасти сноповязалки мелькали на фоне неба, словно крылья большой призрачной птицы.

Послесловие автора

В книге «Связной» я хотела как можно правдивее и беспристрастнее изобразить словацкую деревню в те бурные времена. Я писала о деревне Лабудовой, которую хорошо знаю, потому что это моя родная деревня; в действительности она называется Луданице и расположена к северу от древнего словацкого города Нитра, а точнее, в тридцати пяти километрах вверх по течению реки Нитры. Я близко знаю людей, которые здесь живут, их образ мыслей, их проблемы, радости и горести, их судьбы.

На встречах с читателями мне часто задают вопрос: существовали ли эти люди в самом деле, так ли происходили описанные мной события в действительности? И я всегда отвечаю: да, все, о чем я пишу, происходило в действительности, и у каждого из действующих лиц моей книги есть реальный, живой, прообраз. Однако то, что я написала, — литература, а не хроника или биография. Милан и Эрнест — мои родные братья, я лишь слегка изменила родственные связи. Зато Яна Гривку я описала совершенно точно — это мой отец, скончавшийся в 45 лет от