такой день! Московский горком пытается сегментировать политическую игру, изолировав неформалов от других акторов и проводя сепаратные переговоры с двумя группами – основоположниками «Гайд-парка» («Гражданским достоинством» и «Общиной»). Другие клубы, узнав о тайных переговорах, отказываются признать за ними какую-либо легитимность: место проведения митинга не подлежит обсуждению. В результате к Дворцу молодежи приходит только «Община», но обнаруживает, что власти их обманули: митинг невозможно провести из-за шествия военного оркестра, организованного перед Дворцом[286]; пришедшие перебираются на Пушкинскую площадь. В этом взаимодействии неформалы впервые выводят обсуждаемые вопросы из поля переговоров, поскольку правила сделки оказались нарушены (два клуба, участвовавшие в сделке, не уполномочены на это другими) и предлагаемые условия были расценены как недопустимые.

Вторжения в пространство партии

Вторжение неформалов в пространство партии принимает множество форм. Их первая вылазка стала неожиданностью даже для них самих. Она произошла во время «дела Ельцина» в ноябре 1987 года, когда клубам пришлось занять определенную позицию в этом внутрипартийном конфликте. Следующие вторжения уже более преднамеренны и опираются на юридическое право. Кстати, неформальное движение прочно укрепится на партийной арене, рассматривая ее как важнейший инструмент легитимации в политическом пространстве.

«Дело Ельцина» нарушает политическую игру в высших эшелонах, разделив реформаторов на два лагеря. Распад этой политической категории реформаторства, прежде выступавшей как ориентир, и устаревание некоторых внутрипартийных правил игры, которые Ельцин публично нарушает, глубоко потрясают также и неформалов.

Врезка 7

«Дело Ельцина» (октябрь—ноябрь 1987)

«Дело» начинается с двойного нападения Б. Ельцина, в то время первого секретаря Московского горкома, на Е. Лигачева, секретаря ЦК КПСС и лидера консерваторов, и на М. Горбачева. Кризис разражается во время Пленума ЦК в октябре 1987 года, то есть в юбилей революции. Ельцин предчувствует, что ему сложно будет остаться во главе горкома. Лигачев, обеспокоенный текучкой кадров в горкоме и в райкомах, уже пытался создать специальную комиссию в рамках Политбюро и в ЦК. В сентябре Ельцин пожаловался Горбачеву на методы работы его противника. Столкнувшись с необходимостью рассудить их, Горбачев предлагает Ельцину отложить обсуждение на будущее. Однако Ельцин, уже без посредничества генсека, напрямую обращается со своей жалобой к Пленуму и подает заявление о выходе из Политбюро (он был кандидатом в его члены). Он пользуется этой трибуной для критики привилегий чрезмерно разросшегося, по его мнению, бюрократического аппарата.

Горбачев расценивает поступок Ельцина как «неуважение к Генеральному секретарю, к договоренности», к которой они прежде пришли[287]. Но главное, открыто определив себя как радикального реформатора, Ельцин негласно представляет Горбачева «слабым звеном» реформаторства. Это определение оказывается тем более правдоподобным, что застигнутый врасплох Горбачев вынужден занять линию защиты консерваторов. Ельцина критикуют за неуемные личные амбиции и в ноябре снимают с постов в Политбюро и в горкоме. После назначения первым заместителем председателя Госстроя СССР в ранге министра СССР он на некоторое время исчезнет с политической сцены. Горбачев же, в свою очередь, попытается формализовать свою политическую позицию, определив ее как «центристскую»[288].

Обычно клубы с готовностью устремлялись в любую трещину, образовавшуюся в системе. Здесь же их реакция предопределена общей динамикой мобилизации, порожденной скандалом в партии. Вскоре мобилизуются студенты МГУ, а также некоторые неформальные клубы (вроде «Общины»). Лидеры неформального политического движения должны, в свою очередь, обозначить свое присутствие, но не знают, как определить ситуацию: идет ли речь о настоящем расколе в стане реформаторов или о политическом маневре властей? Фигура Ельцина добавила неопределенности, ибо никто по большому счету не понимает, что за игру он ведет. Видя непредсказуемость любой выбранной позиции, неформалы склоняются к осторожной тактике: не поддерживая ни Горбачева, ни Ельцина, они протестуют против молчания в прессе и требуют публикации отчета о пленуме. Такая позиция, акцентирующая внимание на принципе гласности, является своего рода непрямой поддержкой Ельцину. Неформалы решили поддержать его потому, что в сложившейся констелляции событий им было сложно встать на сторону Горбачева, а Ельцин, хоть и смещенный с занимаемых постов, остается важной фигурой в партии, и к нему следует относиться со вниманием. Но эта поддержка непрямая, потому что неформалы помнят: Ельцин скомпрометировал себя связями с обществом «Память»; сыграл активную роль в принятии «Временных правил» Моссовета, ограничивающих право на митинги; зарекомендовал себя как непредсказуемый политик. Горбачева они не атакуют, а предпочитают проверить его реальную приверженность декларируемым им принципам, потребовав публикации стенограммы весьма, как им известно, скандального пленума. Неформалы дистанцируются от участников «дела Ельцина», так как понимают, что эта игра идет не на их поле, и не желают напрямую включаться во внутрипартийную борьбу[289]. Однако этот кризис позволяет им с ходу подняться на сцену «большой политики». В среднесрочной перспективе раскол среди реформаторов может дать им преимущества, поскольку чем больше во власти разных лагерей, тем больше возможностей для получения ресурсов.

Когда клубы появились, их юридический статус не был определен. Конечно, существовала общая юридическая база, на которую можно было опереться, но текст, обладающий максимальной юридической силой, имел слабую легитимность, поскольку относился к сталинскому периоду. Что касается более недавнего текста («Положение о любительском объединении», май 1986), у него не было статуса нормативного акта (его источником являлись общественные организации, а не исполнительные органы власти). Власть находит преимущество в поддержании этой неясности: не имея юридического статуса, неформальные организации не могут бороться за свои права (создавать газеты и другие атрибуты автономных организаций). Они сохраняют зависимость от административных ресурсов и подчинены правилам, которые им навязывают общественные организации, взявшие их под крыло.

Однако неформалы тоже извлекают пользу из этой юридической неопределенности[290], получая своего рода иммунитет: власть не может легально запретить им вести деятельность, которая не подлежит регламентации. А. Фадин, член «Демократической Перестройки», так объясняет этот механизм в применении к самиздату:

Мы предали гласности инструкцию ЦК комсомола по работе с неформалами, секретную, в одном из номеров альманаха [«Демократической Перестройки»] за прошлый год.

– Неприятностей не было по этому поводу?

– Нет, неприятностей не было. […] Вообще что касается неприятностей, то с нами до последнего времени было очень тяжело иметь дело, потому что невозможно запретить то, что не существует (курсив автора. – К.С.). У нас же не было легального статуса, во-первых. Во-вторых, на сегодня ситуация с самиздатом в Советском Союзе совершенно непонятна. […] Власти, конечно, знают о местах и методах размножения литературы такого рода. Более того, некоторые клубы просто предоставляют властям экземпляры своих изданий в информационном порядке, так сказать. Но смотрят на это сквозь пальцы.

– Так сказать, неформальное отношение