политического пространства меняется (с расколом внутри стана реформаторов), движение оказывается неспособным сформировать постоянные механизмы координации.

«Периферийные» неформалы и общественный имидж движения

С весны 1988 года Пушкинская площадь становится местом публичного представления неформального движения и соревнования между «радикалами» («Демократия и гуманизм», «радикалы» из «Перестройки-88», «Демократический союз») и «умеренными» («Община», «Гражданское достоинство» и «Московский народный фронт»).

Занятие позиции в уличном пространстве объясняется несколькими мотивами. «Демократия и гуманизм» (а затем «Демократический союз») таким образом публично демонстрирует свою оппозицию системе. «Умеренные» выходят на улицу потому, что у них не осталось других мест встречи: Пушкинская площадь используется ими прежде всего для дискуссий. Среди «умеренных» левые клубы («Московский народный фронт», созданный в июне 1988-го) стремятся помешать «продиссидентским и прокапиталистическим правым» («Демократии и гуманизму») «монополизировать» улицу, которую они считают традиционно принадлежащей к репертуару действий левых[319]. Таким образом, хотя власти не очень одобряют митинги, этот тип действия не является однозначным маркером радикальности. Интенсивная деятельность, разворачивающаяся там весной 1988 года, во многом является обратным эффектом того, что руководящее ядро движения успешно монополизирует административные ресурсы (помещения, доступ к прессе и т.д.), выталкивая всех остальных на улицу.

Пушкинская площадь становится местом борьбы, где раскол между «умеренными» и «радикалами» предельно очевиден: первые, как мы видели, собираются перед зданием «Известий», вторые – в центре площади перед памятником Пушкину.

Доминирующие клубы не были подготовлены к тому, что митингующие станут заметны в политическом пространстве далеко за пределами самого движения и проявят столь большую способность к внутренней мобилизации. На первоначальном этапе движения клубы-лидеры редко выходят на улицу, потому что митинги не вписываются в их имидж клубов, близких к интеллектуальным и политическим элитам. Этот способ коллективного действия кажется им неуместным: они не берут на себя ответственность за ведение переговоров с властями, оставляя их на откуп более мелким клубам. Так они избегают повышенного риска – ведь в общении с исполкомами советов, выдающими разрешения на митинги, требуется недюжинная изворотливость. Совсем другое дело – герметичный, защищенный мир академических институтов, заинтересованных в том, чтобы политические клубы действовали под их эгидой. Торги с исполкомами оказываются тем более сложными, что некоторые митингующие намерены открыто протестовать против решений власти, а последняя редко идет на уступки из страха потерять лицо на такой публичной сцене. Оставив улицу «радикалам» и утратившим доступ к административным ресурсам «умеренным», центральные клубы, возможно, думали избавиться (причем малой кровью) от внутренней оппозиции. Но этот добровольный отказ говорит также об их неспособности контролировать происходящее на улице и последующие его интерпретации (даже в тех случаях, когда речь идет о выступлениях «умеренных»).

Поскольку «умеренные» «Гайд-парка» подвергаются тем же санкциям, что и «радикалы» «Демократического союза», и поскольку законодательство о митингах в 1988 году ужесточается, клубы-лидеры вынуждены защищать всех митингующих. После XIX партконференции, когда отношения между неформалами и реформаторами становятся более напряженными, один из лидеров «Демократической Перестройки» напрямую обращается к чиновнику Севастопольского райкома КПСС, присутствующему на дебатах о праве на митинги и правовом государстве, и призывает его к ответу за репрессивную политику властей в отношении «Демократического союза». Лидерам «Демократической Перестройки» из солидарности приходится примкнуть к бинарному определению ситуации, в рамках которой власть и оппозиция находятся в непримиримом столкновении, тогда как до сих пор они старались избегать столь упрощенного видения реальности.

Таким образом, на улице теперь разворачиваются действия с высоким риском. И хотя центральные клубы их избегают, происходящее там в конце концов накладывает отпечаток на их позиции. В ходе предвыборной кампании 1989 года улица станет стратегически важным местом действия и рекрутирования новобранцев. Клубы, которые уже присутствовали там, получили возможность занять важное место на избирательной сцене.

К трансформации движения: критика клубов как формы организации и появление народного фронта

К середине 1988 года организационная форма клуба все больше ставится под вопрос. Появляются две новые формы, составляющие ей конкуренцию, – партия и народный фронт. В мае «радикалы» разных течений (либеральная «Демократия и гуманизм», «радикалы» социал-демократической ориентации из «Перестройки-88» и группа «младомарксистов»), объединившись, основывают «Демократический союз» (ДС), который определяет себя как «первая оппозиционная партия». Другие неформальные клубы отказываются следовать их примеру, чтобы не создавать прямую конкуренцию КПСС.

Идея же народного фронта представляется гораздо более адекватной. Она исходит из реформаторских кругов партии, незадолго до XIX партконференции предложивших создать широкое движение по поддержке Перестройки, в которое должны были войти и неформалы. Термин «народный фронт» впервые появляется в работах представителей академического истеблишмента[320]. Считается, что именно в этот период А. Яковлев испытывал повышенный интерес к неформалам. Партийные реформаторы думают предоставить им право выдвигать своих кандидатов на выборы в советы. Тем самым им позволено создать нечто похожее на партию, не называясь таковой и не предъявляя себя в качестве «оппозиции»: реформаторы указывают на два эти ограничения, подтверждая непреложность принципа однопартийности во время XIX конференции КПСС[321].

С этого времени форма народного фронта используется разными акторами и порождает весьма разнородную реальность[322]. К примеру, в Прибалтийских республиках в народные фронты объединяются партийные реформаторы и неформалы, и все это быстро превращается в движения за независимость. В России такие фронты остаются ограничены пределами того или иного города, и в них участвуют только неформальные клубы. В Ленинграде объединение неформалов под этими знаменами было весьма успешным. В Москве и в РСФСР в целом оно скорее потерпело неудачу. «Московский народный фронт» (МНФ) – всего лишь еще одна неформальная группа. Возможно, она более заметна благодаря своему названию и широкой известности других движений с тем же названием, однако вовсе не является инструментом федеративного объединения[323].

Провал МНФ объясняется конкурентной борьбой, разгорающейся внутри руководящего ядра движения, за контроль над этой новой организацией, в которой, как тогда казалось, отныне должны раствориться клубы. Конфликт разворачивается вокруг четырех пунктов: идеологического определения фронта; внутреннего распределения власти; содержания этой новой формы организации; и, наконец, будущей судьбы сговора с партийными реформаторами.

В июне 1988 года московские неформалы, собравшиеся вместе, чтобы сформулировать «Общественный наказ», решают создать «Московский народный фронт». В нем принимают участие самые известные клубы: «Демократическая Перестройка», КСИ, «Социалистическая инициатива», «Община», ФСОК, «Гражданское достоинство», «Перестройка-88» и «Мемориал». Но вскоре в оргкомитете разгорается спор по поводу критериев членства и внутреннего процесса принятия решений. Одни (Малютин и Кагарлицкий, лидеры «Социалистической инициативы», бывшего «левого крыла» КСИ) стремятся ограничить доступ во «Фронт» клубам, позиционирующим себя как «социалистические». Как и в августе 1987 года, большинство протестуют против такого «фильтра» на входе. «Социалистическая инициатива» к тому же выступает за централизованную систему принятия решений, тогда как другие