Она прошептала:

— Я кукла, я кукла.

Гэндзи нагнулся, спросил:

— Что?

— Вы несете меня, как сломанную куклу, — объяснилаона.

Четверть часа спустя Коломбина, одна, сидела в кресле сногами, завернутая в плед, и плакала.

Одна — потому что Гэндзи, укутав ее, отправился за доктороми полицией.

С ногами — потому что весь пол был мокрый, из ваннойнатекло.

А плакала не от страха (Гэндзи сказал, что больше ничегострашного не будет) — от горя. У нее на коленях узорчатой ленточкой лежалхрабрый Люцифер, недвижный, бездыханный.

Коломбина гладила своего спасителя по шершавой спинке,всхлипывала, шмыгала носом.

Но когда повернулась к зеркалу, плакать перестала.

Увидела: на лбу багровая ссадина, нос распух, глаза красные,по шее пролегли синие полосы.

Пока не вернулся Гэндзи, нужно было хоть как-то привестисебя в порядок.

Его высокоблагородию подполковнику Бесикову

(В собственные руки)

Милостивый государь Виссарион Виссарионович!

Эпопею с «Любовниками Смерти» можно считать завершенной.Постараюсь изложить Вам события минувшего вечера, не упуская ничегосущественного.

Когда все мы в обычный час собрались у Просперо, я сразу жепонял: случилось нечто из ряда вон выходящее. Председательствовал неБлаговольский, а Заика, и вскоре стало ясно, что наш дож низвергнут, и браздыправления взял в свои крепкие руки новый диктатор. Правда, ненадолго и лишь длятого, чтобы объявить сообщество распущенным.

Именно от Заики мы узнали о невероятных событиях минувшейночи. Пересказывать их не буду, поскольку Вы несомненно обо всем ужеосведомлены из Ваших источников. Полагаю, что московская полиция и Ваши людиразыскивают Заику, чтобы допросить его о случившемся, однако я Вам в этоммалопочтенном деле не помощник. Мне совершенно очевидно, что этот человекдействовал правильно, и если он не хочет встречаться с представителями закона(а именно такое впечатление создалось у меня из его слов), это его право.

Неизбежность убийства, совершенного при самообороне,подтвердила и Коломбина, едва не павшая от руки спятившего Калибана (тогосамого соискателя, которого в прежних своих донесениях я именовал Бухгалтером —его настоящее имя Вам тоже наверняка уже известно). Шея бедной девушки, ещехранящая следы совершенного над ней насилия, была закрыта шарфом, на лбу сквозьтолстый слой пудры просвечивал кровоподтек, а ее голос, обычно такой звонкий,совсем осип от отчаянных криков о помощи.

Заика начал свою пространную речь с развенчания идеисамоубийства, с чем я от души солидарен, однако, с Вашего позволения,пересказывать этот вдохновенный монолог не стану, поскольку для Вашеговедомства интереса он не представляет. Отмечу лишь, что оратор говорилзамечательно, хоть и заикался больше обычного.

А вот сведения, сообщенные Заикой далее, Вам навернякапригодятся. Эту часть его речи я изложу подробно и даже от первого лица, чтобыиметь возможность время от времени вставлять собственные комментарии.

Заика начал так или примерно так:

«Я в основном живу за границей и редко бываю в Москве,поскольку климат родного города [я так и думал, что он москвич — это слышно повыговору] с некоторых пор стал не вполне полезен для моего здоровья. Однако явнимательно слежу за тем, что здесь происходит: получаю письма от знакомых,читаю главные московские газеты. Сообщения об эпидемии самоубийств итаинственных «Любовниках Смерти» не могли не привлечь моего внимания. Дело втом, что не столь давно мне пришлось заниматься делом Лондонского клуба«Немезис» — преступного сообщества, которое освоило редкую криминальнуюспециальность: доведение до самоубийства с корыстными целями. Неудивительно,что вести из Москвы насторожили меня. Я заподозрил, что необычайная частотабеспричинных самоубийств имеет какое-то вполне натуральное и практическоеобоснование. Не повторяется ли история «Немезиса», подумал я. Что если некиезлонамеренные лица нарочно подталкивают легковерных или подверженных чужомувлиянию людей к роковому шагу?

Через два дня после моего прибытия в Москву покончил с собойочередной стихотворец, Никифор Сипяга. Я отправился обследовать его квартиру иубедился в том, что этот человек действительно принадлежал к числу «ЛюбовниковСмерти». Полиция даже не поинтересовалась, кто оплачивал нищему студенту этовполне пристойное жилище. Я же установил, что жилье для покойного снимал нектоСергей Иринархович Благовольский, человек необычной судьбы и экстравагантногообраза жизни. Наблюдение за домом господина Благовольского подтвердило моипредположения — тайные собрания происходили именно здесь.

Без особенных усилий мне удалось стать одним из вас, итеперь я мог продолжить свои изыскания уже изнутри клуба. Поначалу уликиуказывали на вполне определенное лицо. [Заика красноречиво посмотрел на Дожа,который сидел сгорбленный и жалкий.] Однако более тщательное расследованиеобстоятельств череды самоубийств и в особенности последние события — убийстваГдлевского и Лавра Жемайло (да-да, господина Жемайло тоже убили), а такжепокушение на убийство мадемуазель Коломбины — обрисовывают эту историю в совсемином свете. История странная, запутанная до такой степени, что многие деталираспутаны мною еще не до конца, но вчерашнее событие исполнило роль меча,рассекшего этот гордиев узел. Детали утратили значение, да и прояснить ихтеперь будет несложно.

Лорелея Рубинштейн отравилась морфием после того, как у неев комнате необъяснимым образом одна за другой появились три черные розы,которые эта впечатлительная и одержимая самоубийственной обсессией женщинавосприняла как зов Смерти. Я довольно легко установил, что черные розынесчастной Лорелее подкладывала ее сожительница, создание алчное и недалекое.Она и в мыслях не держала ничего дурного. Думала, что помогает очередномупоклоннику таланта поэтессы. За исполнение этого странноватого, но на первыйвзгляд вполне невинного поручения незнакомец платил ей по пяти рублей,обусловив вознаграждение требованием хранить тайну. При первом разговоре с этойособой я отметил ее испуг — она уже знала, к чему привело ее пособничество.Когда же она сказала, что засохшие розы были букетом, я сразу понял: она лжет —ведь все три цветка находились в разных стадиях увядания.