ее лучше, – уже спокойнее сказала я.

Даниэль покачал головой: оружие – это не в духе Корчака. Продолжать спор было бессмысленно. Я поднялась и направилась к товарищам. Они тем временем решили, что под покровом ночи отправятся на поиски съестного и попытаются установить связь с другими группами.

Рахиль велела мне:

– Проверь, все ли чисто снаружи.

Амос заявил:

– Лучше я схожу.

Еще не хватало! Я точно такой же боец, как он, а не принцесса, которую нужно оберегать.

– Нет, я сама! – твердо сказала я и, покинув бункер, поднялась по подвальной лестнице в подъезд. Здесь окна по большей части были целы. Сквозь одно из них я осторожно выглянула на ночную улицу. Чисто, немцев нет. Но, разумеется, всю улицу отсюда не видно. Придется выйти наружу.

На всякий случай я достала пистолет. Конечно, глупо рассчитывать, что я в одиночку одолею целый эсэсовский патруль, но в случае необходимости оружие поможет мне выиграть время и не угодить в плен. Ведь если меня увидят, бежать обратно в бункер нельзя, чтобы не привести солдат за собой. А если меня схватят, то под пытками я рано или поздно выдам товарищей. И гражданских. И Даниэля. И Амоса.

В случае опасности я сама застрелюсь.

Я осторожно выбралась на улицу. В воздухе висел запах гари. Неподалеку тлела груда обломков – все, что осталось от сгоревшего дома. И ни души кругом. Чтобы окончательно в этом убедиться, я дошла до перекрестка. Ни одного эсэсовца. Не слышно ни танков, ни машин. Я бросила взгляд на Мурановскую площадь. Флаги развевались на ветру. Гетто по-прежнему принадлежало нам.

62

Этой ночью мы узнали о потерях, которые понесли другие группы, но за едой подбадривали друг друга: мы продержались уже два дня, целых два дня давали отпор немцам – глядишь, и третий осилим.

Рано утром мы заняли позицию на пятом этаже, а гражданские остались в укрытии. Но немцы не появлялись, и обстрелов нигде не было слышно.

– Они больше не решаются к нам соваться! – радостно объявила Эсфирь в районе полудня.

– Ну нет, я бы не обольщался, – возразил Амос.

И он, конечно же, оказался прав.

Полчаса спустя загрохотали грузовики. Один из них остановился на нашей улице. Из него высыпали эсэсовцы. Мы не могли открыть по ним огонь – слишком большое было расстояние. Немцы стали подкатывать к подъездам бочки.

– Бензин, – определил Амос.

Солдаты попрыгали в грузовики, побросали зажженные факелы и рванули прочь. Бочки вспыхнули и стали взрываться одна за другой. В считаные секунды несколько домов охватило пламя.

– О нет… – пролепетала Эсфирь.

Остальные в ужасе молчали.

Жильцы горящих домов стали подбегать к окнам, выскакивать на балконы. Выбора у них не было – только прыгать. Эсэсовцы, выстроившись на улице, развлекались тем, что стреляли по прыгавшим. Попав в человека на лету, они радостно улюлюкали. Особенно громко они завопили, когда один из них подстрелил мать, прижимавшую к себе младенца.

Пожилая женщина рухнула с балкона на горящую кучу мусора. При падении она травмировалась и слезть на землю уже не могла. Живой факел кричал, визжал, молил солдат:

– Застрелите меня, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, застрелите меня!

Они ей этой милости не оказали. Целиться в прыгающих людей им нравилось больше. При этом они веселились, как на ярмарке.

Мы смотрели, не в силах шелохнуться. Первой дар речи обрела Рахиль:

– Да что же мы стоим!

Но прежде, чем мы успели двинуться с места, чтобы расправиться с ублюдками – или чтобы они расправились с нами, – солдаты двинулись от дома к дому, забрасывая подъезды зажигательными гранатами.

– Надо вывести гражданских из убежища! – остановила я Рахиль. – Они и наш дом подожгут!

Говоря о гражданских, я в первую очередь думала о Даниэле и немного – о его младшей сестренке.

– Ты права, – кивнула Рахиль. Желание спасти людей пересилило в ней жажду мести.

Мы бросились в подвал, и именно в тот момент, когда мы открыли дверь в убежище, раздался взрыв. Немцы швырнули зажигательную гранату в наш дом.

– Скорее! Скорее! – закричала Рахиль. – Все на выход!

В этот миг по подвальной лестнице скатилась ручная граната.

– В укрытие! – заорал Амос.

Мы бросились прочь. Большинство – в убежище. И только Эсфирь… Эсфирь попыталась спрятаться в подвальном помещении по соседству. Граната подкатилась к ее ногам и взорвалась.

– Эсфирь! – взревел Амос, перекрикивая грохот, и кинулся к ней сквозь пламя. Но от нее остался только изуродованный труп.

Амос издал звериный вопль.

– Лестница! Черт возьми, лестница! – вскрикнул Ави.

Граната уничтожила лестницу. Дом над нами горел. А мы не могли выбраться – эта кроличья нора стала нам ловушкой.

– Мы все сгорим! Мы все сгорим! – истерически завопил Ави.

– Нам нужна стремянка или доска! – рявкнула Рахиль, которой лучше других удалось сохранить ясную голову.

Мы бросились на поиски. Один только Амос стоял и смотрел в огонь, в котором сгорало тело Эсфири.

– Амос! – окликнула я.

Он не отозвался.

– Амос, помоги нам искать!

Медленно, очень медленно он оторвался от страшного зрелища.

Перепуганные гражданские подняли крик. Даниэль попытался их успокоить:

– Мы выберемся, мы непременно отсюда выберемся…

Он повторял это непрерывно, но безо всякого толка. Люди были в панике.

– Вот! – воскликнул Рыжик Бен, указывая на большую доску, лежащую в углу. Мы приставили ее туда, где еще две минуты назад была лестница. Доска встала на ребро под очень крутым углом. Просто подняться по ней было невозможно – только залезть подтягиваясь.

Ко мне подошел Даниэль:

– Старики и больные не осилят…

Пропустив гражданских вперед, мы помогали им как могли. Даже Амос, который все еще не мог оторвать взгляда от пламени, в котором сгорало тело Эсфири. Я старалась туда не смотреть.

Наконец в убежище осталось человек десять – больные, раненые, слабые. Среди них – и женщина-скелет с ребенком.

– Мы не можем оставить их здесь, – сказал Даниэль.

– У нас нет выбора! – возразила Рахиль.

Во тьме раздались крики:

– Не бросайте нас! Не бросайте!

Кто-то заплакал. Но большинство сидели молча. Они так долго прятались. Так долго выживали. Лишь для того, чтобы теперь сгореть заживо.

Бойцы один за другим вскарабкались по доске. За ними последовал и Даниэль – он все-таки решил, что должен жить ради сестренки, а не оставаться с несчастными.

Скорбеть о них – равно как и об Эсфири – у нас не было времени. Когда мы выбрались во двор, небо пылало алым. Гигантские языки пламени пожирали дома.

– Ад как он есть, – сказал Рыжик Бен.

Мы бросились бежать сквозь этот ад. Двадцать бойцов и человек сорок гражданских. Мы мчались по пылающим улицам, с которых немцы убрались, чтобы самим не сгореть в пекле. Дома рушились. Брусчатка плавилась под ногами. Я боялась, как бы подошвы не приклеились к мостовой. Пламя ревело оглушительно. На миг мне показалось, что голова вот-вот взорвется от адского гула. Сверху сыпались горящие головешки. На одного из гражданских рухнула балка. Другого убило упавшим кирпичом.

Даниэль крепко прижимал к себе Ревекку, а та стискивала в кулачке стеклянный шарик. Девочка понимала: если ее сокровище упадет на брусчатку, то тут же расплавится.

Какие вещи заботят людей перед лицом смерти…

Наконец мы вырвались в еще не охваченную пожарами часть гетто – пока ветер не переменится, огонь сюда не перекинется. Уже начинало смеркаться, когда мы ввалились во внутренний двор, где столпились человек сто гражданских – все с жалкими пожитками, которые сумели спасти из горящих домов. Чудно все-таки устроены люди: дорожат своим нехитрым имуществом, как Ревекка – стеклянным шариком.

На этот раз на нас никто не ругался – наоборот, со всех сторон посыпались мольбы:

– Помогите нам!

– Выведите нас из гетто!

– Спасите моего ребенка!

Нас теснили со всех сторон. Но мы тоже не знали, что делать.

– Мы не можем всех взять с собой, – сказал Ави.

– И тем более не можем бросить их на произвол судьбы, – возразила Рахиль.

Я понимала: оба правы.

– Надо найти новое убежище! – высказала Рахиль мысль, которая напрашивалась сама собой. – Бункер, где хватит места всем.

– И молиться, чтобы немцы не вернулись ночью, – добавил Ави.

– Еще не хватало молиться! – хором ответили мы с Амосом.

Мы разделились на разведгруппы. Я отправилась на поиски вместе с Амосом. В ночном небе пылало чудовищное зарево. Я невольно бросила взгляд на Мурановскую площадь. Знамена по-прежнему развевались на крыше. Но это было слабое утешение. Сегодня у нас на глазах погибло множество людей. Погибла Эсфирь.

Мы шагали по улицам. Амос не говорил ни слова.

– Эсфирь… – начала я.

– Приняла достойную смерть, – коротко и ясно отрубил он, очевидно желая на этом закончить разговор.

Достойную! Ее разорвало на куски – по-моему, та еще высокая честь. Как бы я ни убеждала себя в обратном, ее конец представлялся мне таким же жалким, как и гибель многих других обитателей гетто.

Мы с Амосом молча прочесывали дом за домом в поисках убежища. Перерыв мы сделали лишь раз – когда нашли в одной из брошенных квартир воду. Мы пили и пили до тех пор, пока не утолили жажду. Лишь час спустя мы наткнулись на бункер под обломками полуразрушенного дома.

– Все здесь никак не поместятся, – сказала я, глядя на творящийся внутри ужас: люди сидели впритирку друг к другу. Засаленные. Замученные. Запуганные.

– Нашей группе места хватит, – сказал Амос.

– Мы не можем