бросить гражданских на произвол судьбы, – сердито возразила я.

– Пусть Рахиль решает, – предложил он, и я кивнула. Я понятия не имела, решится ли Рахиль бросить гражданских – в том числе и Даниэля с его Ревеккой. Останусь ли я в таком случае с Даниэлем? Нет, от девчонки с пистолетом все равно мало проку. Я пойду дальше вместе с Рахилью и остальными, а Даниэль пусть выживает как знает.

Около полуночи мы вернулись в наш двор и с удивлением увидели, что народ вовсю куда-то собирается. Не успела я поинтересоваться, в чем дело, как Даниэль сказал:

– Ваши люди нашли для нас убежище.

– Для всех? – изумилась я.

– Говорят, да.

– Это просто… чудо какое-то, – пробормотала я.

– Я же говорил, – улыбнулся Даниэль, – мы немцам не дадимся.

Он верил, что выживет. Вопреки очевидному. Может, он сумасшедший? Наверняка сумасшедший – иначе его убежденность не объяснишь. Да, Даниэль еще безумнее меня. Но его безумие благороднее.

63

Бункер на улице Милой принадлежал Шмулю Ашеру и его банде «Чомпе». Босс мафии изрядно схуднул за год, на лице у него появился шрам – похоже, наследие тюремного заключения, от которого он, впрочем, снова сумел откупиться. На все оставшиеся деньги он и его люди оборудовали убежище. Тут имелся источник питьевой воды, электричество, отличная кухня, красивые диваны и даже застекленные шкафы. Изысканный салон под землей.

Выгодно все-таки быть преступником. И это касается не только немецких промышленников.

Ашер узнал меня с первого взгляда и тут же спросил:

– Про Руфь что-нибудь знаешь?

Неужели я буду ему рассказывать, как она выхаркивала пепел, как ее в Треблинке насиловал Куколка и как она, полубезумная, пела: «Люли, люли, мой сынок»?

– Она тебя любила, – ответила я.

Ашер все понял. И на миг прикрыл глаза. Он тоже ее любил.

А потом, распахнув веки, решительно направился к нашим командирам, к которым тем временем присоединился и Мордехай, и пригласил в бункер повстанцев и гражданских.

– Мы будем сражаться и погибнем вместе с вами, – пообещал мафиози. – В конце концов, все мы евреи.

Чего-чего, а этого немцы не ожидали, когда строили планы нашего уничтожения: из людей, которым их национальность всю жизнь была совершенно безразлична, получились гордые защитники еврейского народа.

Нашей группе и нескольким гражданским отвели помещение, носившее название Освенцим. Ашер давал комнатам названия концлагерей: Треблинка, Собибор, Маутхаузен…

Освенцим до сегодняшнего дня занимал член ашеровской банды по имени Ицхак – комната целиком принадлежала его семье. Этот самый Ицхак, юркий, как куница, был совершенно не в восторге от того, что босс пустил в убежище толпу народа, – он рассчитывал умереть в относительном комфорте. Но не спорить же с Ашером.

Решив не злоупотреблять гостеприимством хозяев, мы оставили кровать Ицхаку с женой, а сами легли у стены. Амос отключился мигом, но во сне нет-нет да начинал метаться. Оно и понятно – после того, как на наших глазах погибла Эсфирь.

Напротив устроился Даниэль с малышкой Ревеккой. Глядя на них, я не могла не испытывать зависти. Я завидовала не Ревекке, потому что она лежала рядом с Даниэлем, нет. Я завидовала Даниэлю, потому что его сестренка рядом с ним.

* * *

В мире 777 островов «Длинноухий» причалил к Зеркальному острову. На поверку остров оказался вовсе не зеркальный, а каменный: в сущности, он представлял собой одну большую гору, возносившуюся до облаков.

– Зеркальный дворец, наверное, на самом верху, – сказала Ханна. – За облаками. Надо подниматься.

– Ну отлично, – фыркнул Оборотень, – я, знаете ли, не горный козел.

– Если б ты был горным козлом, – вздохнул капитан, – видок у тебя и то был бы поприятнее.

– Сказал заяц, которым только детей пугать, – не остался в долгу Оборотень.

Я тоже колебалась. Я боялась Зеркальщика. А еще больше – что Ханна погибнет, сражаясь с ним.

– Мы проделали такой путь! – сказала Ханна. – Что же, последний рывок не осилим?

Закинула за спину рюкзачок, где лежали три волшебных зеркала, и устремилась к горе.

Какое счастье видеть ее снова! Я уже готова была попрощаться с ней навсегда – а вот живу, вопреки собственным ожиданиям, и вместе со мной живет она.

В душе снова затеплилась надежда. Как-как она сказала? Мы проделали такой путь – что же, последний рывок не осилим? Вдруг, ну почему нет, ну вдруг – вдруг это относится и к миру за пределами 777 островов.

А безумие Даниэля, похоже, заразительно…

64

Надежда, которую я принесла с островов, растаяла уже наутро. Флаги больше не реяли над гетто. Наши товарищи на Мурановской площади пали. Повсюду гибли повстанцы. Атаковать немцев нам было уже не по силам. Мы слабели, оружие и боеприпасы иссякали. К тому же СС поменяли тактику: они больше не входили в гетто многолюдными маршами, а рассылали по улицам маленькие отряды.

Мы перешли к тактике партизанской войны и нападали на эсэсовские конвои, гнавшие евреев на Умшлагплац. Иногда нам удавалось разбить охрану и подарить евреям еще несколько часов жизни. Иногда мы получали отпор и теряли товарищей. Ави ранило в ногу осколком гранаты. Мы с трудом дотащили его до бункера.

Я привыкла к ежедневным боям, к опасности, к убийствам и даже к тому, что после каждой вылазки нас возвращалось все меньше. К одному только никак не могла привыкнуть – к мысли, что я все еще жива. Если в начале восстания меня это будоражило, то теперь я испытывала главным образом усталость.

Наши командиры, надеявшиеся, что мы своим примером побудим поляков тоже поднять восстание, написали воззвание к совместной борьбе, которое переправили через стену. Поляки воззвание просто проигнорировали. Некоторые горожане, чьи дома находились у самой стены, глазели на игру под названием «Затрави еврея», как на современную версию римского цирка. Если бы эсэсовцы в придачу ко всему заслали в гетто голодных львов, зеваки только обрадовались бы.

Но немцы предпочитали собак-ищеек. Если они не поджигали дом сразу, то прочесывали его с собаками в поисках убежищ. В этом им помогали и коллаборационисты – даже сейчас находились люди, верившие, что могут спасти свою шкуру, выдав других. Иногда немцы отправляли на поиски укрытий детей. Взамен им давали немножко еды.

В переполненных бункерах люди целыми днями сидели тихо, как мыши. Не смели ни голоса подать, ни кашлянуть, боясь выдать убежище.

Мы с Рыжиком Беном и Амосом возвращались в дом 18 по Милой после уличной перестрелки, которую затеяли неподалеку от улицы Лешно и в которой не смогли убить ни одного немца, зато растратили кучу ценных патронов.

– Смотрите, – шепнул Рыжик Бен, когда мы подошли к лестнице, ведущей в подвал, и указал на мальчишку в кепочке, ошивавшегося внизу.

– Ищет убежище, – так же шепотом откликнулась я. Мы остановились, глядя на мальчишку сверху.

– Вопрос лишь в том, для себя он старается или для СС, – прошипел Амос. – За углом патруль.

– Он обнаружил бункер, – констатировал Рыжик Бен.

Мальчишка остановился перед кирпичной кладкой, которая маскировала вход. Но внутрь не заходил. Мешкал.

– Сдаст, – сказал Амос.

Я хотела сказать: погоди делать выводы. Если мальчишка развернется и уйдет, можно будет с уверенностью сказать, что он шпионит для СС. Но Амос ждать не стал и рявкнул:

– Эй, малец!

Мальчишка вздрогнул. Не как человек, который ищет убежище и случайно наткнулся на друга, а как человек, который хочет выдать убежище, а друг его за этим застукал.

Мы спустились по лестнице и преградили ему дорогу.

Он медленно поднял руки.

– И как… что нам с ним делать? – поинтересовался Рыжик Бен.

– Пристрелить, – ответил Амос.

Мальчишка побелел.

– Ты же не всерьез? – пробормотала я.

– А другого выхода нет, – отрезал Амос и достал пистолет.

– Ну как же нет!

– Он нас выдаст.

– Откуда ты можешь знать!

Мальчишка был так перепуган, что даже не пытался оправдаться, только пролепетал умоляюще:

– Пожалуйста…

И то, что он не оправдывался, говорило не в его пользу.

Амос направил пистолет на мальчишку.

У того язык отнялся.

– Ты с ума сошел! – рявкнула я на Амоса. – Ты не можешь убить ребенка!

Амос ничего не ответил. Рука у него дрожала, но он по-прежнему держал мальчишку на прицеле.

– Если мы это сделаем, то мы ничем не лучше немцев!

Рука Амоса дрожала все сильнее. На лбу у него выступил пот.

– Если я этого не сделаю, все в бункере погибнут.

– Мы не можем знать наверняка!

– Ты готова так рискнуть, Мира?

Нет, не готова – но как бы мне этого хотелось!

– Мы не имеем права! – выпалила я.

Амос опять ничего не ответил.

Мальчишка тихонько захныкал и со страху обделался.

– Каким человеком ты хочешь быть? – в отчаянии осведомилась я. – Детоубийцей?

Амос боролся с собой. В глазах у него стояли слезы. Рука тряслась, словно у больного старика.

– Амос… – умоляюще пробормотала я. – Мы же хотим остаться людьми…

Амос заплакал. И все-таки опустил пистолет.

Мальчишка от облегчения стал громко всхлипывать.

У меня тоже на глаза навернулись слезы.

Мне хотелось сжать их обоих в объятиях. И Амоса. И мальчишку.

И тут грохнул выстрел.

Мальчишка рухнул на пол перед нами.

Мы с Амосом в ужасе взглянули на Рыжика Бена. Вцепившись в винтовку, он прозаикался:

– Он… он… б… бы… н… н… нас всех в… в… выдал!

И тут заплакали мы все.

65

– Значит, вы теперь еще и детей убиваете? – спросил у меня Даниэль. Я сидела на полу в убежище и чистила винтовку, которую нам