удалось раздобыть.

– В этом виноваты немцы, – ответила я, не поднимая глаз.

– Но мальчика-то убили не они, – возразил Даниэль.

– Э нет, именно они. Они его подослали, – ответила я и поднялась на ноги.

– Его убили вы, а все остальное – просто отговорки!

Слова Даниэля разозлили меня. Нас с Амосом и Беном и так грызло чувство вины – еще не хватало попреки выслушивать! У меня руки чесались съездить ему по роже. Но вместо этого я сказала:

– У нас не было выбора.

– Выбор есть всегда. В любой ситуации. Вы выбрали убийство.

Я и сама это понимала.

– Я была против… – попыталась я оправдаться перед Даниэлем и перед самой собой.

– Но помешать не помешала, – перебил он.

И тут я все-таки его ударила – ударила изо всех сил. Жаль только, что смазала ладонью, а надо было – кулаком.

Даниэль посмотрел на меня с такой злостью, что мне показалось – сейчас даст сдачи.

– Ты же хочешь выжить? – прошипела я. – Каждой секундой, которую ты живешь, ты обязан нам!

– Вот спасибо! – с горечью отозвался Даниэль.

– Этот мальчишка выдал бы нас всех. И все мы были бы сейчас мертвы или на Умшлагплац.

Даниэль ничего не ответил – он знал, что я права.

– Он или Ревекка. Кого бы ты выбрал?

Даниэль по-прежнему не отвечал.

А я хотела добиться ответа – чтобы нанести ему еще один удар. И чтобы не разреветься. Не разреветься – это главное. Но он молчал, будто воды в рот набрал.

– Я… я пыталась предотвратить… – У меня на глаза навернулись слезы.

Даниэль начал смягчаться.

– Но у меня не получилось… Ты должен мне поверить!

– Мне… мне очень жаль, – пробормотал Даниэль.

– Что мне не удалось предотвратить?

– Да… и что ты теперь мучаешься…

Он хотел обнять меня.

А мне хотелось, чтобы он меня обнял.

Но тут подошел Амос:

– Сегодня ночью да свершится чудо!

– Это какое же? – хором спросили мы с Даниэлем.

По своему обыкновению проигнорировав Даниэля, Амос повел меня в другое помещение. Там ждал молодой человек с кудрявой бородой.

– Это Леон Кац, – представил его Амос. – Леон, это Мира, она вызвалась участвовать в нашем предприятии.

Что за предприятие-то? Какая-то лихая атака на немцев?

– Расскажи, что мы собираемся делать, – попросил Леона Амос.

– Сегодня ночью будем печь хлеб.

– Что за чушь? – оторопела я.

– Леон – пекарь, – пояснил Амос.

– Да вы меня просто разыгрываете!

– Нет, все по правде, – ответил Амос.

– В соседнем дворе я обнаружил пекарню, – радостно поведал Леон. – Там мешки с мукой. И воды предостаточно. Единственное – закваски нет.

– Закваски? – Я не поспевала за ходом его рассуждений.

– Вместо нее возьмем лук.

– Лук?

– Его-то в квартирах завались, – засмеялся пекарь.

Я поневоле ухмыльнулась – его энтузиазм был заразителен.

– Завтра мы все гетто накормим хлебом! – пообещал Леон. Вот уж действительно чудо!

66

Полчаса спустя Леон уже носился по пекарне. На нем был белый фартук, который он носил с большей гордостью, чем солдат – форму. Он раздавал приказы направо и налево:

– Разминайте живее! Лук резать мельче! Так печь не растопишь!

Мы, «подмастерья», только дружески посмеивались:

– Смотри, бороду в тесто не накроши!

– С таким командиром польская армия еще быстрее бы сдалась!

– Да я не из-за лука плачу, я из-за тебя…

Вот это радость! В разгар войны мы печем хлеб! На какое-то время я даже забыла об ужасном происшествии с мальчишкой.

Леон взвешивал тесто на весах, когда к нему подошла Рахиль и спросила:

– А какая разница, если буханки все равно получатся разной величины?

Он хлопнул себя ладонью по лбу:

– Точно! А я, идиот, только время попусту трачу!

Несмотря на всю беззаботность, времени у нас было не так уж много. До рассвета надо успеть напечь хлеба и отнести его в убежище.

– Надеюсь, немцы не увидят дым, – сказала Рахиль, когда Леон сунул в печь первую буханку.

Нас с Амосом послали наружу посмотреть – действительно, дым из трубы пекарни поднимался в небо. Если нацисты ночью войдут в гетто, они нас мигом засекут.

– Но эта игра стоит свеч, – счел Амос.

– Да, – согласилась я.

– Тут мы хотя бы никого не убиваем, – тихо проговорил он. Смерть мальчишки угнетала его еще больше, чем меня, ведь он первый взял его на мушку – раньше даже, чем Бен.

Мы стояли и смотрели, как дым поднимается к звездам.

– Я думал, – признался Амос, – что в сражениях смогу искупить свою вину. Но получается только хуже. Мне никогда от этого груза не избавиться. До конца моей жизни.

Я сжала его руку и сказала:

– До конца нашей жизни.

* * *

Триста буханок хлеба.

Столько мы успели перетаскать из печи в убежище до рассвета.

Поскольку закваски у нас не было, буханки выходили плоские, но все равно – любо-дорого поглядеть. Мы раздали их людям в убежище, и те жадно накинулись на еще теплый хлеб.

– Видишь их глаза? – спросил Амос, глядя, как стайка ребятишек набивает животы.

– Да, – надтреснутым голосом ответила я.

Глаза детей сияли.

Этим утром мы даровали евреям не достоинство, не честь, а немного счастья – в виде хлеба. И сами стали чуточку счастливее.

67

– Надо было копать тоннель на ту сторону, – проворчал Мордехай, когда повстанцы собрались на совет в убежище под домом 18 на улице Милой. Впервые в жизни я видела нашего командира подавленным. – Если бы мы сумели выбраться из гетто, – продолжал он, – то ушли бы в леса и продолжили борьбу с немцами. А то сгорим здесь ни за грош…

– А может, это и есть наш шанс, – вмешался Ашер, – что эсэсовцы тут все превращают в прах и пепел.

Мы с удивлением воззрились на босса мафии, который, в отличие от других членов банды «Чомпе», не проявлял ни тени недовольства, что в его роскошном убежище теперь толпы народу, духота и отчаяние.

– Огонь перекидывается на мастерские, – продолжал он.

– Это мы знаем, – нетерпеливо отозвался Амос. – К чему ты клонишь?

– Чтобы тушить огонь, немцы привлекают польских пожарных. И если…

– …мы их подкупим, – подхватил Ави – он все еще не оправился от тяжелого ранения, – то сможем выбраться из гетто.

Эта идея ему явно понравилась, хотя он прекрасно понимал, что ему с раненой ногой путь в леса заказан.

Мордехаю мысль Ашера тоже пришлась по душе, и было решено воплотить этот план в жизнь. Рахиль, Леон-пекарь, Амос и я в ту же ночь отправились на горящую фабрику. По улицам мы перемещались с превеликой осторожностью и опаской. Теперь эсэсовцы и по ночам хозяйничали на улицах. Через двадцать минут мы добрались до заводской территории, где польские пожарные – по-видимому, под охраной эсэсовцев-латышей – боролись с огнем, пытаясь спасти то, что еще можно было спасти. Спрятавшись за полуразрушенной стеной, мы стали наблюдать за тушением.

– Перестрелять солдат, что ли? – шепнул Амос.

– Тогда пожарные разбегутся, а нас через пару минут возьмут в оборот другие солдаты, – тихо возразила Рахиль.

– Что же делать?

– Ждать.

– Надеяться, что повезет? Что кто-нибудь из пожарных по случайности окажется рядом?

– Ну а вдруг и впрямь повезет. Хотя бы для разнообразия, – слабо улыбнулась Рахиль, а я подумала, что весь свой запас везения мы за время восстания уже исчерпали.

Притаившись за стеной, мы время от времени высовывались поглядеть на пожарных, безуспешно сражавшихся с огнем. Прошло полчаса – Амос уже начал терять терпение и все чаще проверял пистолет, – когда один из пожарных отделился от команды, чтобы сделать перекур, и направился прямиком к нам.

– Кажется, нам действительно повезло, – шепнула Рахиль.

Когда пожарному оставалось до нас метров пять, она подала сигнал. Мы выскочили из-за стены, Леон обхватил пожарного сзади, а я сунула ему под нос пистолет. Тот мгновенно все понял и, даже не пытаясь оказывать сопротивление, побрел с нами в выгоревшее здание. Охрана ничего не заметила. На лестнице пожарный бросился на колени и заныл:

– Я никакого вреда евреям не причиняю!

Не хватало только, чтобы он сгреб с пола пепел и посыпал им голову.

– Приятно слышать, – ухмыльнулся Амос.

Рахиль объяснила, чего мы от него хотим:

– В следующий раз, когда приедете сюда на пожар, вывезете в своей машине наших бойцов. А до того необходимо установить контакт с польским Сопротивлением. Они помогут нам перебраться в леса, где мы будем дальше сражаться за нашу родную Польшу.

Я больше не ощущала Польшу своей родиной. Я готова была драться в лесах против немцев – но не за эту страну.

– Вы получите щедрое вознаграждение, – пообещала Рахиль и при этом даже не покривила душой. Хотя какое-то количество денег Сопротивления погибло в огне, у нас все еще оставалось более чем достаточно средств, чтобы подкупить польских пожарных.

– Я все сделаю, – пообещал пожарный. У него камень с души свалился, когда он понял, что мы не собираемся его убивать. Он поднялся на ноги и поспешил обратно на пожар.

– И что, мы доверим нашу судьбу этому трусу? – проговорил Амос. – А если он нас сдаст?

– А вот сейчас и посмотрим, что он будет делать, – отозвалась Рахиль.

Мы затаились в сгоревшем здании. Сами начеку, оружие наготове. Но немцы так не появились. Стало быть, пожарный нас не выдал.

– Денежек хочет, – усмехнулся Леон.

А я пыталась свыкнуться с непостижимой мыслью, что, возможно, еще выберусь из гетто живой.

68

Долгими часами сидя в бункере, где почти нечем было дышать из-за бушующих кругом пожаров, Амос расписывал, как мы вольемся в польский