остатками сознания Михаила Александровича. И в нём всё чаще прорывался наружу неистовый император Пётр. Вот только многие могли бы посчитать этот преднамеренной грубостью, например, он всё чаще стал обращаться к подчиненным на «ты», отложив в сторону интеллигентное «выканье» Михаила. Но это не было грубостью или проявлением невежества. В ЕГО время обращение на «ты» было нормой. На «вы» обращались только к царю, то есть нему самому. Вот и сейчас эта нейтральным тоном произнесенная фраза резанула Марию Фёдоровну прям по душе!

— Мишкин, ты стал грубым неотесанным мужланом! Куда делось твое воспитание? Ты же — лицо Российской империи! Ты лицо Романовых! — возмутилась вдовствующая императрица.

— А чем стал плох, матушка? — пока что без раздражения спросил Пётр, понимая, что даже его безразличный и спокойный тон сейчас эту сухонькую и страшноватую на внешний вид женщину выводит из себя. Увы, время достаточно жестоко обошлось с ней, куда-то делась милая нежная датская принцесса, которая держала в своих руках сердце большого и доброго императора Александра, прозванного в народе Миротворцем. Вместо нее появилась старая карга, которая страдала от недостатка власти больше, чем от сердечных болезней, приличествующих ее возрасту.

— Романовых не имеют право судить их подданные! Только ты лично или семья! А ты отдаешь родного дядю на суд своих генералов! Это нонсенс![1]

— Ник Ник совершил военные преступления! Он лишил Россию победы в этой войне. Он предал империю и ее интересы. Ради чего? Ради личной корысти! Он что, мало воровал? На паперти стоял? На хлеб ему не хватало? Что для него эти несколько десятков тысяч золотых соверенов? Правда, накажут его мягко, весьма мягко. Я позаботился об этом.

— Мишкин, ты не понимаешь! Это разрушает неприкосновенность СЕМЬИ! Так нельзя!

— Это ты не понимаешь, женщина! — Вот тут Пётр уже еле сдерживался, чтобы не наорать на тупую курицу. — Царь Пётр родного сына не пожалел, судили и казнили оного за меньшее![2] Так чтобы я какого-то дядю поставил выше Закона?

— Но это вызовет недовольство в армии, Мишкин, так нельзя!

— Арест и отстранение дяди от командования никакого недовольства не вызвало. С чего это должно осуждение его военным трибуналом вызвать недовольство? Пока что возмущение если и будет, то только со стороны СЕМЬИ. Переживу! Сейчас не время быть добреньким!

Получив такой неожиданный отпор, Мария Фёдоровна решила изменить тактику своего поведения, превратится в этакую добрую советчицу.

— И какую судьбу ты определил Владимировичам? Надеюсь, их генералы судить не будут, это дело чисто семейное. — елейным тоном произнесла датчанка.

— Ты предлагаешь их укоротить на голову без следа и следствия? — буркнул в ответ Пётр.

— Мишкин, ты, конечно же регент, можно сказать, что без пяти минут император, ибо здоровье Алексея всегда внушало опасения, но ты ни в коей мере не тиран! Мы с отцом тебя так воспитать не могли!

(карикатура на Михаила Александровича и падение дисциплины в русской армии)

— Ради России, матушка, я готов стать даже тираном. — произнес Пётр, раскуривая привычную себе глиняную трубку. — И… (Пётр сделал вынужденную паузу, затянувшись крепким и ароматным табаком) Даже если меня прозовут Михаилом Кровавым, мне на это наплевать! Но разодрать страну на удельные княжества не позволю!

— Мишкин, но разве Владимировичи имели в планах такой передел? Они не могли пойти против законов империи.

— Но ведь пошли! — Пётр гневно сверкнул глазами. — Или закон о престолонаследии можно трактовать как тебе хочется? Регентства захотели? Корону на свои тупые черепушки напялить? Будет им знакомство с плахой, а не троном! Сгною!

— Родную кровь? — потухшим голосом спросила Мария Фёдоровна.

— И родной крови не пощажу! Их — в первую очередь. Ибо дано им многое! Но и спросится с них больше других!

— Ну что же, Мишкин. Вижу я, что ничем не смогла смягчить участь родственников. Только нельзя такой разлад в СЕМЬЮ вносить, нельзя!

— Не я начал разлад, но я его закончу! — мрачно бросил Пётр, еле видный из клубов дыма, которые затянули часть кабинета.

— В таком случае я сообщаю тебе, что отъезжаю в Копенгаген, навестить других родственников, которые относятся ко мне чуть лучше, нежели родной сын. — попрекнув Михаила напоследок вдовствующая императрица покинула его покои.

Пётр подавил в себе желание запретить этой женщине выезд из столицы, фактически, посадив ее под домашний арест в Зимнем. Но удержался. Как говорят «баба с возу — кобыле легче». А если станет представлять опасность, то…

Раздался осторожный стук, прервавший его мрачные мысли, и в комнату очень осторожно втиснулся адъютант Михаила.

— Ваше императорское величество! К вам генерал Монкевиц! — доложил вошедший, разглядев спокойное лицо регента сквозь табачно-дымную завесу.

— Проси! — буркнул Пётр, всё ещё пребывавший под впечатлением от разговора с маман.

— Как прошло? — таким же, весьма неприветливым тоном, поинтересовался регент.

— Всё без сучка и задоринки, Ваше императорское величество!

Из ближников Михаила, Николай Августович пока что не получил привилегии в частном разговоре общаться без титулования, но был как никто иной близок к этому.

(Николай Августович Монкевиц)

— Подробности! — так же недовольным тоном произнёс Пётр. Его пока что не отпускало. Он чувствовал, что выпускать мамашу в Копенгаген неправильно. Хрен ее знает, какой еще фортель может выкинуть вдовствующая императрица, но и иных вариантов действий, которые можно было бы предпринять, без ущерба собственной репутации, не видел.

— Бьюкенен выехал из Петрограда через Финляндию в сторону Швеции, им был заказан литерный поезд из трех вагонов: один для себя, второй — почтовый вагон для дипломатического багажа и вагон для охраны. По всей видимости, конечной целью был один из незамерзающих портов Норвегии. Но какой точно, установить не удалось –значился только конечная пункт — Торнио, переход на границе с нейтралами. На перегоне Оулу — Кеми поезд вынужденно остановлен из-за забастовки Викжеля. Паровоз отцеплен, бригада отправилась в Кеми.

Пётр криво усмехнулся. Вот тебе, английский бульдожец и вернулось бумерангом… По докладу следователей, которые досконально шерстили махинации думских деятелей, создание профсоюза железнодорожников ВИКЖЕЛЬ было результатом тщательной комбинации с целью получения контроля за транспортной системой империи. Гучков и Львов стали продавливать эту структуру через Думу, указывая на ее эффективность в деле улучшения транспортного обеспечения армейских перевозок. А то, понимаете, стали железнодорожников призывать в пехоту!