– Против. Я сам разберусь, – буркнул он себе под нос, рассчитывая, как маленький мальчик, что сказанное вполголоса не будет считаться.

– С ней не надо разбираться, Лёш, – участливо проговорил Болек. – Любящий не подавляет натуру любимого, наоборот, с восхищением вглядывается в его космос.

Лёшка вскинул взгляд. Его лицо порозовело и заметно напряглись скулы.

– Это вы, что ли, в космос вглядываетесь? Или, может, это ваше дерево кудрявое, с ящиком?

– Дерево кудрявое? – удивлённо поднял брови Болек. – Да, «дерево» пожалуй что вглядывается. Алексей, а вы молодец – яркий образ подобрали!

С лицом не то чтобы зверским, но всё же пугающим, Лёшка вскочил, явно намереваясь покинуть стан врага. Но сдержался – сорвал со стола яблоко и, плюхнувшись на прежнее место, углубился в свой телефон.

В этот миг кто-то мудрый, должно быть Илья Георгиевич, догадался включить телевизор. Звук чужих голосов заполнил комнату и принёс успокоение.

Дядя Серёжа предложил старику новую партию. Софья с тётей Юлей при помощи Серафимы принялись убирать грязную посуду. Маруся, глядя в дверной глазок на площадку, караулила мужа.

«Ну что ж, пора!» – решил Болек и, мимоходом задёрнув шторы, вышел к Асе на укрытый безлистыми липовыми ветвями балкон.

«Ах, подлец! Не боишься схлопотать за такие дела в скулу от Вселенной?» – думал он, поплотнее прикрывая балконную дверь. Но нет, не было страха. В этом шатком, продувном мироздании только маленький краешек детства казался ему достаточно тёплым, чтобы спастись. За него он был готов бороться.

– Не помешаю? – спросил он у Аси.

Ася дёрнула плечом – всё равно. Она стояла, уперев голые локти в железку перил, и сердито вытирала тёкшие против воли слёзы. От борьбы с самой собой её лицо стало упрямым, твёрдым.

– Принести тебе что-нибудь накинуть? – спросил Болек.

Ася мотнула головой.

– Жалко Марфушу мою и всех… – хрипло от слёз проговорила она. – Всё равно их там всех затравят. Я не понимаю, почему я не могу быть с ними? У меня ведь есть время! Есть силы!

– А кто тебе сказал, что не можешь?

Ася покачала головой:

– Я не знаю, кого мне слушаться. Хочу держаться за что-то доброе, но у меня как будто руки скользкие… Они все – и мама с папой, и Лёшка, даже Саня иногда – все ничего не понимают. Они думают, что я сюси-пуси с акварельками! И меня в этом убедили. А я – другая! И я хочу делать, что Пашка скажет, а не что они.

– А с чего такое уважение к пацанёнку? – полюбопытствовал Болек.

– А ты вот представь! – заволновалась Ася и обернулась к Болеку горячим мокрым лицом. – Ты собака, ты целую вечность бредёшь по страшной зиме! Ты дышать уже не можешь от холода, и все двери перед тобой закрыты! И вдруг какой-то ангел тебя подбирает! Это же не просто помощь. Это – благая весть! Ты начинаешь верить! И все твои замученные братья чуют нутром эту весть – есть такой ангел на свете, и это всё меняет! Это всё меняет в нашем городе, на нашей планете, во Вселенной вообще!

Болек с интересом слушал Асино признание. С каждым словом её лицо приобретало всё новую, более глубокую черту боли, пока, наконец, не стало сплошным страданием. Нет, господа, так не годится!

Конечно, он должен был сказать ей, что она сотворила себе кумира и бредит, что её родственники правы: нельзя вот так легкомысленно ставить под угрозу союз с преданным супругом. Должен был – но что-то удерживало его. Лоб, взмокший в угаре обильной трапезы, обдувало резким русским ветром. Ни за что он не назвал бы его апрельским – февральским, это да. В конце зимы на набережной Сены можно поймать похожий.

Болек слегка перегнулся через перила. Ещё во дворе он приметил: старая липа раздваивалась почти у самой земли. Ствол шёл прямо, а равный ему по величине сук – вбок. Диковинным шатром он укрывал дом, вникал ветвями в домашнюю жизнь его обитателей. Полвека назад заботливому садовнику следовало обрезать у саженца боковую ветку, тем самым придав липе классический силуэт. Но тогда бы не было моста, подведённого великолепной дугой прямо к балкону Спасёновых.

По аналогии с липой история с приютом, как внезапно выстреливший и начавший набирать силу «пасынок» Асиной жизни, определённо нравилась Болеку. «Да – зыбко, топко, по-ранневесеннему! – думал он, глядя на дворик в мутных лужах. – Но разве для того тает, чтобы снова замёрзло? Пусть реки прорвёт и половодьем смоет трусливых!»

– Ну что, домой? – кивнул Болек на Асины посиневшие, в мурашках, локти. – Простудишься! – И испытующе поглядел в измученное сомнениями личико младшей кузины. – Давай возвращайся! Ты всё же герой дня, все тебя ждут!

– Мне надо в приют, – сказала Ася. Помолчала и оглянулась через плечо на гостиную, уютно темневшую за стеклом балконной двери. – Мне надо в приют сейчас! – взглянула она на Болека и опять обернулась на дверь, обдумывая предстоящий прорыв. – Бесполезно, да? Набросятся и не пустят? Только зря опять скандал…

– Как же быть? – сморщил брови Болек, и по смешному выражению его лица стало ясно: он отлично знает выход.

Ася прижалась к перилам балкона и поглядела в сторону, на кубик бойлерной, возле которой они с Лёшкой привязывали собак. Она тогда ещё боялась погладить Марфушу, вытирала руки салфетками…

– Я хочу уйти! Сейчас! – твёрдо сказала она и, напугавшись собственной дерзости, широко распахнутыми глазами поглядела на сообщника.

Болек потрогал, проверяя на крепость вольно расположившийся у Спасёновых на балконе липовый сук, и перевёл взгляд на Асины голые руки. «Ладно, скину ей пальто», – подумал он, и в тот же миг пелена между мечтой и реальностью оказалась прорвана. С треском и искрами, вызывая у участников закономерный восторг, фантазия двух безумцев хлынула в жизнь.

Стараясь не шуметь, быстрыми и чёткими движениями Ася переставила из угла табурет и, взобравшись на него, как на ступеньку, бочком села на металлический борт. Потянулась правой рукой (Болек подстраховал) и ухватила толстый липовый сук. Сцепление ладони с корой было отличным. Ася почувствовала, что могла бы, как макака, повиснуть на одной руке – безо всякого риска. Ободрившись, сползла пониже и ткнулась мыском в развилку ствола. Есть! Осталось броском перенести левую руку – и побег удался. Спуститься дальше по ветвям – детская забава. Главное – не раздавить гнездо. Где-то там было гнёздышко…

Вися над двором, в обнимку с шершавым стволом, чувствуя грудью и животом токи весны, Ася посомневалась секунду – правда ли? Или, может, сон? Да – сон, конечно! И, зажмурившись, съехала по стволу до нижнего сука. Встала обеими ногами и спрыгнула на землю.

Болек приветствовал её с балкона сложенными ладонями. А затем снял пальто и, прицелившись между ветвями липы, бросил Асе в руки.

– Там в кармане билет, ещё три поездки. И мелочь кое-какая, – подсказал он негромко, склоняясь через перила.

Ася укуталась в замечательно тёплое сукно и, рассмеявшись от пережитого волнения, помахала кузену. Застучали по льдистому асфальту летние туфли-лодочки и, проскользнув через арку, стихли.