Наперебой они вспоминали, как аукали заплутавшую в лесу Асю, и поход в монастырь на Яблочный Спас, и припомнили даже коммерческое предприятие по продаже туристам человечков из сосновых шишек, за которое бабушка на три дня посадила Софью полоть огород, а Болека, хоть он и был зачинщик, только выругала.

Было твёрдо условлено, что в мае Болек вынет неделю из рабочего графика и они соберутся прежним составом на территории детства. В последние годы дети Спасёновы навещали родителей на новом участке в окрестностях городка – десять минут езды от исторического центра. Там общими усилиями был выстроен добротный дачный дом, разбит сад и огород. Квартирка в дряхлом особнячке пустовала, тогда как именно в ней и хранились все сокровища детства.

– Если только к тому времени я не буду в тюрьме! – прибавила Софья, когда Илья Георгиевич убежал на зов – помочь с пирогами.

– Не будешь! – пообещал Болек. – Ты мне крайне необходима – значит, как-нибудь обойдётся. Ты ведь знаешь – мои желания для Вселенной приоритетны.

– А Саня с нами? – спросила Ася, обогнув стол и глянув в окно, на солнечный двор – не бежит ли брат?

* * *

Саню ждали долго. Давно накрыт был стол, остыли пироги, Лёшкины подмороженные розы одна за другой начали вешать головы. Софья угнездилась в кресле с ноутбуком – поработать, и Болек, внимая садоводческим историям тёти Юли, подумал, что теперь уже вряд ли успеет посмотреть, как младшая кузина задует свечи, – самолёт не ждёт!

– Слушайте, может, сядем уже? – буркнул голодный Лёшка, и сразу же позвонили в дверь.

Первой вошла молодая дама приятной полноты, белокожая и чернобровая, русская зимняя боярыня с властной складочкой над переносицей и яркими настороженными глазами – Санина жена. Впереди себя она подталкивала свою маленькую копию – пятилетнюю дочь.

Саня ворвался следом и, обняв Болека, первым оказавшегося у него на дороге («Ох, молодец, что приехал! Здравствуй!»), кинулся к матери и отцу. Схватил обоих в охапку и стиснул со стоном. «Тихо! Папу не задуши! Пусти!» – вскричала мама и, отстранив Саню, оглядела его смятённо и жадно – так что невольно и все остальные сосредоточили взгляд на её сыне. На нём была светлая великолепно выглаженная рубашка, но верхняя пуговица расстёгнута, а вторая застёгнута перекошенно – на третью петлю. Русые волосы давненько не стрижены, под глазами – синяки недосыпа, но сами глаза светлые и влюблённые. Саня как Саня. «Папа, ну ты как? Выглядишь хорошо! Илья Георгиевич, а я к вам собирался как раз! Я там кое-что придумал, попробуем поменять лекарство. А Пашка придёт?» – городил он вразнобой, желая и не имея возможности вникнуть с ходу во все вопросы.

Тем временем мама взялась перестёгивать пуговицы на рубашке сына. Мелькнул крестик на верёвочке.

– Серёжа! Надо крестик ему купить! Ты посмотри, какой у него облезлый. Где ты взял его? – И, отпустив наконец Саню, оглядела накрытый и, кажется, подтаявший от ожидания стол. – Ну что, садимся?

– Вы простите меня! Пришлось к Нине Андреевне! Ну нельзя было уже откладывать! – взялся объяснять Саня, сев возле родителей – напротив сестёр и Болека. – Представляете, ей, оказывается, не полагается эта медаль! Ну, к юбилею Победы. Мы-то с ней думали, дитя войны, к тому же дочь репрессированного! Я все инстанции обегал – нет, не подходит эта категория! Так обидно! Пришлось вот к ней заскочить, успокоить хоть как-то, чтоб не расстраивалась. Я прямо не понимаю, ну что, медаль одинокой старухе им жалко? И человек-то святой! Умница такая! Я её назаписывал даже на телефон – такие вещи мудрые говорит, не всякому даже и праведнику такое спускается. Сейчас я вам её покажу, у меня тут есть… А она бы немножко хоть медали порадовалась! – договаривал он, под улыбки родственников листая фотографии в телефоне.

– Да бог с ней, со старухой, Саша! Давай сначала поздравим! – зашептала ему жена и вдруг, словно не выдержав распиравшей её досады, обратилась к свекрови: – Это ужасное в нём! Он не может, чтобы кто-то ещё за него сделал! Всегда всюду ему надо влезть. И наплевать, что семья и что у сестры день рождения!

– Да что значит «влезть», Маруся? – изумился Саня. – Человек в доме престарелых, слепой и глухой! С ней даже по телефону не поговоришь толком – не поймёт половины!

– А те, кто её квартиру унаследовал? Где эти родственники? Вот они бы и бегали! – пылая синими глазами, сказала Маруся.

Саня сокрушённо махнул рукой и, отвернувшись от жены, разыскал взглядом именинницу. Ася, тоненькая и юная, не дашь и восемнадцати, с пушистым рыжеватым каре, за ушами подколотым невидимками, во все глаза смотрела на старшего брата.

– Ладно! Дайте, что ли, скажу тост! – решил он.

И тут же собравшиеся на именины ангелы подхватили старинный, с бабушкиными скатертями, стол и вместе с гостями вознесли в рай. Там, на небесах, зазвенели бокалы с шампанским и с морсом – за здоровье и любовь, за родителей, за Божьи дары, в обилии доставшиеся имениннице. Разговаривало взахлёб и смеялось родственное застолье, поздравляли младшую дочку и даже кричали «Горько!» – сперва родителям, а затем и Асе с Лёшкой. Опустела историческая супница с выщербленкой на ручке – харчо Ильи Георгиевича имело успех. Побежали по тарелкам закуски. А когда первый голод был утолён и женщины, отложив салфетки с колен, озаботились сменой блюд, Илья Георгиевич взялся за скрипку. Брызнул чардаш, но непослушные пальцы налепили ошибок. Саня подсел к расстроенному старику и вмиг уболтал.

И снова пили за именинницу морс и шампанское, и только с великим трудом удалось найти на столе место рыбнику, над которым тётя Юля хлопотала всё утро. Завязались разговоры.

Исчезнув на миг, Болек вернулся с планшетом и призвал всеобщее внимание. Оказывается, он недавно оцифровал фотографии из архива отца. Среди прочего были и совсем старые, дореволюционные. Все собрались на диване вокруг вновь обретённого родственника. Во время просмотра, однако, выяснилось, что дяди Серёжины запасы куда полнее, правда в электронный вид не переведены. Альбом и коробки хранятся в особнячке на антресолях.

– Саня, ну что ж ты! Такие документы исторические! Приехал бы, разобрался. А ведь, наверно, там всё уже и мыши съели. Мы-то в новом доме, на огороде… – растерянно проговорил дядя Серёжа.

– Папочка, не переживай! – подсев к отцу, сказала Ася. – Мы как раз сегодня договорились! Болек, я и Соня! И Илья Георгиевич с нами. Мы решили, что все вместе приедем к вам на майские! Саня, ты ведь поедешь? Маруся, вы с Леночкой ведь поедете, правда? У нас там одно важное дело! – И с быстрой улыбкой взглянула на Болека. Кузен выразил признательность кивком.

– Ага, у некоторых там под крыльцом зарыт сильмарилл! – подтвердила Софья.

Поездка обсуждалась на все голоса. Принялись решать, кто и где разместится. Болек, уж конечно, в особнячке, в бабушкиной комнате с окном на реку. Саню с семьёй и Илью Георгиевича – к родителям. «Мама, и Птенца! Птен-ца-бе-рём!» – отчаянно вопила Серафима, дёргая мать за рукав. «Ох, а как же я Пашу оставлю! Да ещё в канун экзаменов?» – сомневался Илья Георгиевич, но было ясно – старик ни за что не устоит перед соблазном вдохнуть майских деньков на Волге, в компании любезных душе Спасёновых.