– Подождите! Нужно найти Максима! – закричал юноша, но солдат возвращался к бесконечно длинной лестнице наверх, к площади академии.

Возле огромных металлических ступеней, ведущих к галерее, откуда кузнец глядел на центр пещеры, солдат опустил Стейнера и указал направление.

– Полезай, – велел он.

Юноша бросил взгляд на друзей. Из плеча Кими торчала пика, которая приковала её к деревянному ящику. С закрытыми глазами она вытащила копьё и бросила рядом. Стейнер звал её, но голос потерялся в грохоте боя.

Ромолу несли двое солдат – один за плечи, другой – за ноги. Стейнер ахнул, не в силах понять, мертва она или без сознания.

Тиф стоял на возвышении со связанными за спиной руками. Солдат повалил его на землю и с силой огрел ногой.

Стейнер дёрнулся к центру кузницы, но имперец тут же схватил его за ворот и повернул к металлической лестнице.

– Лезь!

– Мои друзья!

Что я наделал?

Поднимаясь, он слышал за спиной брань на сольском языке. Дважды Стейнер повернулся, чтобы выяснить, выжила ли Ромола, и дважды его толкнули с такой силой, что он чуть не свалился вниз.

– Мои друзья… – шептал Стейнер.

– Друзьям не следует ввязываться в драки, которые они заведомо проиграют, – прикрикнул солдат.

Стейнер почувствовал, как его охватывает беспросветное отчаяние.

* * *

Невзирая на горящий во всех четырёх зданиях свет, Ширинов не ждал их на площади. Из окон выглядывали послушники всех возрастов.

Сбившиеся в кучу солдаты переговаривались на сольском. У одних после боя в кузнице не хватало наплечников, у других – шлема. Как минимум двое ещё не поднялись на поверхность. С нарастающим ужасом Стейнер огляделся: Максима нигде не оказалось, а Ромолу бездушно бросили на булыжники.

– И что теперь? – пробормотал кузнец.

Он боялся коснуться своего лица. На тунике не осталось живого места – всё было забрызгано кровью.

Стейнера толкнули в сторону сторожки, а затем погнали наверх по винтовой лестнице. Ударом под зад его впихнули в камеру, где вместо окна виднелась узкая зарешёченная щель, впускающая внутрь морозный воздух. В помещении стояла узкая грязная кровать, и в столь жуткой темноте Стейнер не смог разобрать, чем запятнаны одеяла.

– Мои друзья…

Он схватился за решётку и постарался рассмотреть здания за статуей дракона, охваченного пламенем. Один за другим огни академий гасли, превращая окна в чёрные пустые глазницы. Послушники переговаривались, некоторые выкрикивали оскорбления Стейнеру. Голоса постепенно стихали, пока в итоге не остался лишь один источник света, поблёскивающий из окна серебром – маска с насмешливой улыбкой. Ширинов. Юноша повернулся спиной, сполз по стене и уронил голову на колени.

– Да хранит меня Фрёйа, – пробормотал он и потерял сознание.

Хьелльрунн опустила глаза на разделочную доску и дюжину морковок, а затем осмелилась взглянуть и на госпожу Камалову, которая сидела с другой стороны кухонного стола на шатком табурете, освежёвывая двух зайцев. Хьелль торопилась покончить с делами дома, чтобы скорее вернуться в лесную хижину. Она мечтала начать обучение. Волнение её походило на прилив, который с каждым днём нахлестывал всё сильнее. Хьелль подняла морковь, изо всех сил стараясь не вздыхать. Неужели послушники на Владибогдане тоже обречены терпеть подобную скуку?

– Весь первый год обучения ученики занимаются кухней, домашними хлопотами и шитьём. Если хорошо справляются, то их учат медитации, но в основном первый год посвящён отработке послушания. Как у собаки.

Девушка подняла нож и начала шинковать морковь, не желая отвечать на комментарий Камаловой. Женщина умела читать мысли, поэтому смущение Хьелль постепенно перешло в жуткое раздражение.

– Чистят картофель, потрошат рыбу, подметают коридоры, начищают ботинки.

– А вы это знаете, потому что сами там учились, – констатировала Хьелль. Вопросы здесь не к месту – правда и так очевидна.

Госпожа Камалова не ответила, попав в ловушку между любовью к демонстрации знаний и глубокой неохотой говорить о прошлом.

– Резать морковь… – удивилась Хьелльрунн. – С какой целью? Неужели для того, чтобы доказать своё послушание?

Госпожа Камалова подняла глаза, держа в одной руке кролика со снятой шкуркой, а в другой – окровавленный нож.

– Доказать послушание? Да, если доказываешь мне, а не кому-то ещё.

– Собачья покорность, – повторила Хьелльрунн, ощутив, как щёки раскраснелись от гнева.

– Это лишь малая часть. Послушание необходимо во время обучения. Важно, чтобы ты следовала указаниям, даже когда тебе скучно, страшно, грустно.

– А если я злюсь? – Девушка с силой надавила на нож, чтобы нарезать морковь, и услышала металлический стук о плаху.

– Вот тогда послушание наиболее важно. Гнев умеет затмевать разум. Если его не контролировать, он делает нас дураками.

– Значит, упоминая собак, вы просто хотите меня разозлить? Вы же не считаете меня покорным домашним животным?

– От собак нас отличает знание. Мы знаем, когда подчиняться, кому подчиняться и зачем. Вот почему твоё обучение отличается от обучения на Владибогдане.

Хьелльрунн выбросила из головы все мысли и занялась заточкой ножа возле очага. Мысли о Стейнере вернулись – воспоминания о том, как он неуклюже ходил по кузнице или пристально наблюдал за отцом, желая научиться деталям. Она думала о жёстких объятиях и мимолетных моментах, когда она грелась в его доброте и защите. И под всем этим грузом томилась вина, что Хьелль не рассказала о своих силах. Ей нужно добраться до Владибогдана. Ей нужно стать сильной, чтобы победить Ширинова и Хигира.

Девушка успокоилась и принялась нарезать морковь и две луковицы, не медля и не отвлекаясь. Без единой просьбы Хьелль направилась к колодцу на улице и вскоре воротилась с полными вёдрами воды.

– Что ещё нужно для супа? – спросила она. – Что дальше делать?

Госпожа Камалова хитро улыбнулась, восторженно блестя глазами.

– Ты станешь прилежной ученицей, если сосредоточишься на настоящем, а не будешь пытаться обуздать нетерпение.