чью шарообразную форму и космический путь признавали все сыны глины. Следующей зимой Жайсан не замерзал, лёд стоял у берегов и пропадал в парках камыша — то самое доставление неприятностей. Чтобы противостоять обстоятельствам (видимым картинам мира) и одновременно плыть по течению в угоду богам, впервые искусственным путём они создали секту нанимателей.

И вот один из них снова был здесь, где всё начиналось.

Теперь просто коробка, некогда пребывавшая в ключевом месте рассматриваемого как единое подвижное целое организма, из которой выпарены все электрические импульсы, сорванная с места ветром, выкаченная из переулка или по водосточному желобу, внесенная, словом, в мир координат и перемещений, где действие страгивается и от много меньшего. Столкновение двух объектов порождает движение четырёх, языки колоколов обрушивают сверху поток энтропии, сигнал метаться, бить в набат самому. Футбол, но быстро оборачивающийся паникой всё большей. Узкие улицы европейских городов, сплошь каменные, где воде можно стечь лишь под горку, сопровождают, обретший внутренние пружины кегельбан, где мертво то, что должно жить по изначальной идее. На сотню обывателей один знающий правила, в курсе дела, ждал, участвовал, провоцировал, ставил… Скольжение — антоним смерти, противовес, им она подходит только в таком инфраклассе, отвечает целям, и эзотерической возвышенности хоть отбавляй.

Он решил, что ему нужен нож, спонтанно, вдруг подумав — не плохо бы иметь, если повстречаешься с этим, кто что-то там делает с головами. Пошёл на рынок шахтёрского квартала, где-то там же скрывался и надобный ему человек. Его назвал агент, который навёл на след сокровищ Елисея. Помимо имени — Зоровавель — сообщил о его главенствующей роли в профсоюзе «Первый всемирный конгресс тред-юнионов рудокопов», и сведения о внешности, такого рода, что, повстречав, сразу узнает. В беспримесной правде, как он понял, под видом профсоюза он промышлял кое-чем иным, здесь умственный багаж оставался не подтверждён, и чем именно, предстояло разобраться самому.

Шахтёры пришли, скитаясь, оставив позади родину — посёлок у подножия Таврических гор. В одиссее на третий век блужданий их встретил Елисей Старокитежский, прямо на Перекопском перешейке. Люди не робкого десятка, пусть неотзывчивые, но достаточно представить, под какой толщей, а стало быть, роком они ходили. Плач по ним номинален, жёны — ледышки, хотя поначалу такими не были. Все друг другу сёстры, несчастье всегда в потенции, последний забой или как последний, по простиранию, вкрест, диагонально, бьёт по нервам их всех. Тогда это были ещё не горнорабочие очистного, на шапке отбитой горной массы, играющей под ними; просто спускались по верёвкам и скобам, где те имелись, и били киркой, а метан их, а также горные инсульты, даже с крепью… будоражила лишь выемка полезного ископаемого, чей массив всегда покрывал нечто отличное от того, на что наткнулись в прошлый раз, и его доставка на поверхность, малый радиус черпания, эта первобытная алчность, здесь перемешанная ещё и со специфическим условием труда, одним, но важным… Однако сперва пришлось тесать камни для брандмауэров и фасадов, осваивать кабелеукладчики, прицепные устройства, пологие и наклонные пласты. В награду за это Елисей отписал им территорию под гетто и позволил жить как вздумается, поначалу даже не платя налогов.

С обеих сторон от крыльца насыпали по куче колотого сланца, в связи с чем он сообразил — профсоюз не воздухоплавателей, не извозчиков, не почтальонов и не молочников. Войдя внутрь, поозиравшись, он подошёл к секретарю, даже подумал, дежурному секретарю, который сидел в торце скудно обставленной передней в пенсне, козырьке и подтяжках, рыжий, сразу ясно, что не рудокоп.

— Милейший, мне надобно переговорить с Зоровавелем, где я могу его найти?

— С ним все хотят переговорить, нигде вы его не найдёте.

— Допускаю такое, однако же не подскажете ли мне путь, каковой наибыстрее всего приведёт к нашей встрече, я сам из профсоюза солькурских рудокопов, председатель ответственной комиссии по очищению катакомб от мокриц.

После рекомендации он посмотрел более внимательно, однако всё равно быстро ушёл в свои мысли.

— Да, мы знаем про ваши катакомбы.

— Разумеется, одни из обширнейших, мы же поставляем соль всему миру.

На это он хмыкнул с неким своим смыслом.

— Как видно, вы и сейчас много их расширяете, потому что в прошлом году, насколько я помню, размеры солькурских были меньше даже парижских и капуцинских.

— Да, да, успокаивайте себя дальше, — пробормотал он, чем заслужил ещё одно странного свойства движение головой. — Так вот, о пути нашей и Зоровавеля…

— Стало быть, у вас много мокриц развелось? Они что же, едят в основном соль?

— Не знаю, что они там едят, — Г. начал раздражаться, — наверное, всё то, что едят и остальные мокрицы, но у нас там соли не остаётся, я же сказал, мы поставляем её всему миру, думаете, миру нужно мало соли и у нас остаётся излишек, чтобы кормить мокриц? Тем более в таком количестве, что из-за них даже была созвана ответственная комиссия во главе со мной?

Он сунул руку под стол, где, как он ещё издали заметил, лежал коричневый мешок с печатью, извлёк конверт, большой, с тяжёлой сургучной монетой, чем-то там пропечатанной. Рассеянно крутил в руках, по-прежнему глядя мимо. Он уже собирался обрушить на него некие, пока не сформировавшиеся толком проклятия, как вдруг одна из дверей в коридоре отворилась, высунулась голова в обрамлении густой бороды.

— Обожди малость, Иеремия. Из солькурского профсоюза, председатель комиссии по мокрицам?

— Точно так.

— Прошу, прошу, давно вас дожидаюсь.

(Сразу узнаешь) он и сам это понял (кроме того, кольнуло острое чувство, что он уже встречал этого человека, и не при самых обыкновенных обстоятельствах; тогда он подрабатывал зловещим бородачом). Кинул ядовитый взгляд на Иеремию и вошёл в кабинет.

Внутри он сразу ударил ему в живот кулаком. Готлиб согнулся и потянул из рукава клинок, но прежде, чем успел пустить в дело, тот хватил его по спине в район почек и тут же по обеим ногам разом, он упал. На полпростоя решил не предпринимать попыток, сосредоточившись на обретении дыхания, вправду сказать, вышибленного.

— Поняли, за что? — давно заняв место за простым профсоюзным столом перед окном.

С трудом дыша, он начал подниматься.

— Нельзя лгать, что ты рудокоп и в профсоюзе.

— Да я, кажется… кажется, и не сказал, что я рудокоп и состою в профсоюзе, — просипел он, водружая сбитый котелок на голову. — Сказал лишь, что председатель комиссии…

— Оба знаем, что пиздёж.

Пошёл ты к дьяволу со своим гостеприимством, думал он зло, минуя согнувшегося к мешку Иеремию и выходя на декуманус максимус.

— Зачем приходили-то? — высунулся сзади из иллюминатора Зоровавель.

— Хотел спросить, не знаете