всякая бутылка, начиная после восьмой, трактат по чёрной магии и сумерки, когда достаёт меланхолия.

Сияние в небе вдалеке: кто-то может слышать мои мысли, и умеет, к тому же, по-другому их выражать, а это уже изъявление воли без участия с моей стороны, вот что и странно.

Личные амбиции: не советую иметь преступникам в моём королевстве.

Общественные амбиции: всегда приводят к изобретению более совершенных орудий убийства.

Искреннее возмущение: когда не встаёт.

Искренность: порывы ветра с залива заставляют вспоминать о ней.

Злые умыслы слуг: а что вообще хорошего их ждёт?

Надежда: одна висит на воротах тюремной башни, одну обслужили как положено, одна до сих пор скрывается успешно.

Когда он потерял сознание под сводом плато, Л.К. далеко от монастыря замер, где шёл, завибрировал от стоп и до макушки. Процессия в белых клобуках, частью которой он был, сбилась с шага, оракул сразу занервничал — ума не мог приложить, как им выкручиваться. Его юродивый ходил ходуном, потом закружился, перебирая штиблетами и на носках, сейчас либо вкопается, либо взлетит, так он дела уже давно не раскрывал, да и сейчас они находились в некоем подобии отпуска, изучали практики, видимо, что-то из прошлого всплыло. Движения стали напоминать танец, вот только торжества ли? лицо скрыто, но оно ничего и не даёт обыкновенно. Их маскировка под трамвайных кондукторов оказалась под угрозой. Взошла Луна. Зловещее шествие получило свой последний штрих — сизо-голубой глубокий отлив, объединяющий фигуры людей с фигурами архитектуры и пейзажем, «увековечивая»; если и случится непоправимое, то со всем этим вместе, если тут кто и страдает лунатизмом, то не только носители психики, не только их небесное тело растревожило и вывело прочь. Перенасыщенная газом и горячими парами поверхность у них под ногами на этот краткий миг — миг стремительного выхода на небосвод Селены, — получила свою фиксацию. Пламенеющая готика там вдали, в сердце тёмной скалы, словно оказалась неким отражением, рукотворной реинкарнацией неньютоновской жидкости, раскинувшейся избирательно и полно. Все, кажется, смотрели на них, позадиидущие — безусловно. Стали слышны комары, лафет на воздушной подушке с высушенными головами, застопоренный припадком, начал тонуть в зыбучих песках.

Обстановка, сопутствующая покою в замке, куда провели сыщиков, а следом проник и он, чрезвычайно напоминала келью Агафангела в траппистском монастыре. Те же стены из брекчии, свод и кривой пол, вековые, исчёркнутые палочками алхимии и космогонии кладки, черепа и кости человеческих конечностей, гроб с мумией и стальной одр с медными шишками.

Готлиб направился um Audienz в обед, имелась возможность попасть напрямик через сад.

Коридор с провалами келий по обеим сторонам. Он осторожно ступал, заглядывая туда и сюда, по большей части натыкаясь на запустение, пыль со следами крупных кошачьих, обрывки книжных листов и календарей. А. лежал на своей барской шконке, словно аббат Клюни, Сен-Дени, Фульда, Санкт-Галлена, Монтекассино, Альгоя или Корвея. Кожа вся в старческих пятнах, из волосяного покрова остались лишь брови и ресницы. Зрачки, некогда голубые, истаяли до частичного слияния с белками. Отдыхал, заложив обе руки под голову, в поле его зрения стоял открытый гроб с мощами. Он сразу раскрыл метафизическое дело, совершив индуктивное заключение — мощи в келье действуют по тому же принципу, что и портрет порицателя эстетизма. На ломаном французском он приветствовал брата во Христе и выразил желание вступить в доверительную братскую беседу, как траппист с траппистом, это само по себе звучало нелепо и попахивало исконно траппистским святотатством.

— De antan [88] будешь bitten [89]? — тем не менее, кося взгляд и не переменяя позы.

— Ну, для начала хотел бы, — с воодушевлением откликнулся он, соскучившийся даже по своему собственному голосу. — Что тут было, скажем, в 1020-м?

— Wahrscheinlich [90], много чего, однако монастырь était fondé [91] в 1046-м.

— Et bien [92], ха, не просветите ли насчёт 1101-го?

— Монахам falsches [93] grossièretés [94], но мне Господь простит, если я такого Unverschämter [95] и невежду обругаю.

— Понял, я к вам, вообще-то, не по интересу вашей памяти, и так все знают…

— Quel est ton nom [96]?

— Брат Готлиб.

— Готлиб, Готлиб. Пруссак?

— С вашего позволения, индиец.

— Индиец? Как же тебя в монастырь взяли, или ты выкрест?

— Я вкрест. Взяли и взяли, позволено ли мне будет изложить своё дело?

— Ну.

— Хочу сразу прояснить, обратиться с ним я могу только к вам, как к долгожителю с блестяще обставленным… хмм… Представляете, какое совпадение, события относительно вашего, то есть нашего монастыря произошло шестьдесят лет назад, а тут как раз вы, самый старый чернец из коптящих небо ныне. Так вот, о деле. В означенный мною период, то есть приблизительно шестьдесят лет тому в монастырь был привезён этакий гроссбух с ого-го какой начинкой, я не могу назвать вам точную дату и даже точный год, но могу промежуток. С 1830-го по 1842-ой, для вас буквально вчера. Его пронёс под плащом человек по имени Клеменс Брентано или Ахим фон Арним, или Беттина фон Арним. Но второй маловероятно, через год он умер.

— Мария Виманн konnte nicht [97]?

Он опешил, не зная никакой Марии Виманн, однако…

— А это не родственница ли матушки Доротеи?

— Ну как же, как же, — он пошевелился и закрыл глаза, — дочь in der zweiten Generation [98].

Это, разумеется, внучка, соображал он, идя по гетто и с жадностью всматриваясь в прохожих, выискивая среди них подходящего. С такой материей, по его мнению, он мог обратиться не к каждому.

Дома здесь строили преимущественно из красного кирпича, с налезающими друг на друга стрехами и чердаками той системы, что посложнее самого беспорядка в эфире, множеством глины и соломы, в том числе и под ногами, кривыми переулками, подворотнями треком, мельницами, расставленными тут и там телегами без колёс, частыми дверями, вывесками весовщиков руды, ростовщиков, ювелиров, библиотек и зашифрованными вывесками. «Извѣстные маслобойки Ж. Блока», «Бинты для усовъ, даютъ прелестную форму усамъ», «Секретные камеры Фреландта», «Подмышники Канфильда», «Потайные секстанты Уляйтера», «Космокомитетъ криптокартографiи», «Тетрадный развалъ», «Клистирные усики, новѣйшiе модели», «Изобличители голоса Розенфельда и Розенблюма», «Аптекарская. Новѣйшiе средства отъ подземнаго зрѣнiя», «Психоредукторы. Усмиряютъ всякую боязнь, какъ и воскрешенiя», «Распекатели тортовъ и пирожныхъ-бизе Иессеева», «Самодѣйствующiй кинематографъ — живая фотографiя. Фигуры вращаются какъ живые. Супруги (мѣдовый мѣсяцъ). На трапецiи. Танцовщица. Наконецъ одинъ (Нежный поцѣлуй). Драка. Фокусникъ. Мухоморъ. Цеппелинъ (Взглядъ назадъ). Шахта. Колосья ржи», «Народные гармонифлюты Юлiя Генриха Циммермана», «Антипиръ Буркгарда и Урлауба», «Герофоны и Аристонъ-органы».

Не отыскав надежного, он решил спросить в магазине психоредукторов. Только вошёл, как язычок ударил внутри колокола. Приказчик встретил подозрительным взглядом из-под широких полей. Пейсов не имелось, но