— Если это поручение связано с убийством или другим преступлением, то я не согласен. Я, как и ты, — купец, человек мирных занятий, и беру в руки оружие только для защиты.

— Как раз именно с защитой от убийства и связано мое поручение.

Дмитрий задумался. Возможность быть принятым при византийском дворе казалась не просто заманчивой — она открывала дорогу к заветной мечте. Мгновенно он представил свое прибытие в Киев с охранной грамотой самого императора Алексея. То-то будет торжественная минута, когда князь Святополк не посмеет сказать ему худого слова и вынужден будет принять его среди почетных гостей. А уж Тимофей Раменский и подавно станет молчать и не дерзнет выгнать купца, когда тот явится в дом боярина… О, только бы Анна к тому времени не стала монахиней или, не дай бог, женой красавчика Глеба!

Юсуф заметил странный, мечтательно-тревожный взгляд Дмитрия и почти догадался о тайных мыслях собеседника:

— Если на Руси тебя ждет жена или невеста, она будет рада увидеть, как ты возвысился.

Слова проницательного араба окончательно поставили точку на сомнениях Дмитрия.

— Хорошо, я согласен, — заявил он решительно. — Только расскажи, какого рода это дело и почему ты выбрал для него именно нас, чужеземцев, едва знакомых тебе.

— На второй вопрос мне ответить нетрудно, — Юсуф улыбнулся с восточной вкрадчивостью. — Я увидел, что вы трое — люди храбрые, сильные и верные дружбе. В твоих жилах, наверное, есть кровь степняков, что придает выносливость и ловкость, но ты образован, как ромей, знаешь языки и торговлю. Твой друг — могучий белокурый сакалаб[39]— простой человек, но преданный, надежный, и у него богатырская сила. Ваш третий друг — грек, и это очень хорошо, потому что мое поручение вы должны будете исполнить на ярмарке в Фессалонике. Вот почему я выбрал вас. Но ответить тебе сейчас, какого рода дело хочу вам поручить, я пока что не могу. Вначале мы поедем в Дамаск, в мой дом, где меня ждут важные известия. Там вы поживете несколько дней, чтобы подправиться, окрепнуть, набраться сил. А уж потом снова вернетесь к побережью и сядете на корабль, плывущий в Фессалонику.

Слушая купца, Дмитрий прикидывал в уме, что же таится за намеками и недоговорками этого загадочного человека. Слова о поездке в Дамаск немного насторожили Клинца, и он спросил напрямик:

— Пока мы будем ездить, другие русичи не окажутся ли снова в рабстве? Ведь я поручился им за тебя, и они мне верят.

— Неужто думаешь, что Юсуф ибн Салах откажется от клятвы, да еще проявит неблагодарность к человеку, спасшему его от верной гибели? О, если бы ты бывал в Дамаске, чужеземец, то знал бы, что род Ибн Салаха не запятнал себя вероломством и неблагодарностью! Клянусь, сакалабы будут доставлены в Херсонес, а ты щедро награжден.

Дмитрий молча выслушал по-восточному цветистые и многословные уверения сирийского купца и кивнул в знак согласия. Ему все равно не оставалось ничего иного, как только поверить Юсуфу.

Но вскоре Дмитрий убедился, что купец его не обманул. Пока шла разгрузка корабля и собирался небольшой караван к Дамаску, семеро русичей были посажены на судно, идущее в Константинополь.

Впрочем, ни попрощаться с земляками, ни даже рассмотреть портовый город Дмитрий, Шумило и Никифор не смогли. По плану Юсуфа, пока им неведомому, троих друзей никто не должен был видеть ни в Бейруте, ни в Дамаске. Те дни, пока готовилась поездка, они безвыходно сидели в закрытом доме, наблюдая из крошечного окна за жизнью порта. Когда же наконец друзья двинулись в составе каравана к Дамаску, их лица были закрыты платками, головы — тюрбанами, а фигуры — широкими бурнусами. Теперь эти трое всадников по виду ничем не отличались от остальных спутников Юсуфа.

По дороге друзья молчали, ибо никто не должен был догадаться об их чужеземном происхождении. Купец назвал их то ли дервишами, то ли факирами, принявшими обет молчания.

Дамаск предстал перед русичами дивным творением Востока. Никто из них еще не видел столь пышных и цветущих городов. Даже Клинец, посетивший пять лет назад Иерусалим в числе купцов, что сопровождали игумена Даниила, не дошел сюда, до сирийской жемчужины, ибо путешествие Дмитрия тогда было прервано весьма неожиданным образом.

И вот в дрожащем от зноя воздухе обрисовались башни и стены города, казавшиеся издали белыми. Въехав в городские ворота, друзья увидели на улицах каналы с водой и причудливые деревья. В богатых кварталах их поразило большое количество каменных зданий непривычной для русичей формы, украшенных тончайшими орнаментами, буйное великолепие садов, голубые фонтаны.

Купец Юсуф объяснял чужеземцам, как называются эти доселе невиданные ими дома и дворцы: «Баня. Медресе. Мечеть. Шахристан — цитадель правителя». В центре Дамаска высился величественный мусульманский храм, о котором Юсуф сказал торжественно и цветисто: «Вот Омейядская мечеть, равной которой нет в подлунном мире. Она была построена Валидом, шестым халифом династии Омейядов. Дамаск — это рай на земле, а мечеть Омейя — венец Дамаска».

Друзьям, особенно простодушному Шумиле, было трудно изображать немоту и удерживаться от восторженных восклицаний.

Крестоносцы, захватившие города вдоль побережья, не дошли до Дамаска, и он был по-прежнему мирным торговым городом Востока. Здесь повсюду бурлила жизнь, на знаменитой площади Камешков пестрели палатки купцов, слышалась разноязычная речь. Это городское оживление и обилие приезжих торговых людей напомнило Дмитрию Киев, и он вздохнул, чувствуя стеснение в груди.

Юсуф поселил друзей в своем доме, где все окна выходили во двор, а на улицу — лишь глухая стена. Вынужденное затворничество скрадывалось великолепием сада, по которому русичи могли свободно гулять. В этом саду росли деревья с невиданными на севере плодами. После жестких хлебных лепешек и кусков соленого рыбьего мяса, что составляли еду галерных рабов, истинными дарами рая казались друзьям освежающие померанцы, кисло-сладкие гранаты, душистые персики, янтарный виноград, медовый инжир, истекающие соком груши.

Купец Юсуф был любителем роскоши. Недаром даже товары, которыми он торговал, служили изыскам утонченного вкуса. Его корабли возили из Херсонеса не рабов, а серебряные и костяные изделия, коими славились мастера на Руси, а также беличьи шкурки для обрамления дорогих подушек, набитых страусовыми перьями. Юсуф и сам любил возлежать на таких подушках в тени у арыка.

В его саду гуляли райские птицы павлины и фазаны, пели соловьи и певчие куропатки. Никогда в жизни друзьям не доводилось видеть таких крупных и душистых роз, такого пышного жасмина, как в этом саду. А свежий, холодноватый запах садовой лаванды вдруг напомнил Дмитрию летящее золото волос и бирюзу огромных глаз той далекой, недоступной девушки, которая здесь, среди расслабляющего зноя и неги Востока, казалась особенно желанной — словно глоток живительно-прохладного воздуха родной земли.

Юсуф прекрасно понимал, как трудно было молодым и здоровым мужчинам обходиться столько времени на галерах без женщин. И сейчас, как гостеприимный хозяин, он предоставил в их распоряжение трех красивых рабынь. Шумило и Никифор с удовольствием утолили свой телесный голод. Дмитрий, конечно, сделал то же самое, но после удовлетворения потребностей плоти на душе у него вдруг стало пусто и скверно. Впервые в жизни Клинец ощутил, что всегда желанная свобода порой не так уж и мила, что он охотно променял бы ее на некие узы, на клятву верности — пусть иногда трудновыполнимую, но прекрасную… С новой силой пробудилось в нем желание поскорее вернуться в родные края.