– Не знаю, где она ходит в такой холод.

Это она обо мне?

– Прошло лето, осень и вот зима уже… Я не знала, что она на такое способна. Что станет с домом без неё… Он как пустая шелуха. Ушла в летней одежде, но вот уже зима, а она всё не вернулась… Может, она уже ушла в другой мир?

Пока ещё нет. Пока ещё тут брожу.

– Самые бедные люди в мире – это те, кто умирает не дома… Вернись в рассудок и возвращайся.

Она что, плачет?

Длинные узкие глаза тёти, смотревшие в тусклое небо, стали влажными. Я вижу её и уже не боюсь этих глаз. Они всегда казались такими коварными, что, честно говоря, я часто нарочно не смотрела ей в лицо, чтобы не встретиться взглядом. Мне кажется, что всё-таки лучше было, когда она была полна сил, как раньше. Когда она сидит, опустив плечи, она не похожа на себя. При жизни покоя мне не давала, вот и я сейчас не хочу видеть её раскисшей. Когда гляжу на её слабость, мне становится не по себе. Не скажу, что я всегда только боялась её. Часто, когда случалось что-то, с чем мне сложно было справиться, я думала: «А как бы поступила она? Наверное, так», – и часто делала так, как, по-моему, сделала бы она. Так что сестра мужа для меня была примером. Ведь я тоже человек с характером. В мире все отношения взаимны и не определяются только одной стороной. Теперь уже ей придётся ухаживать за отцом Хёнчхоля, который остался один. Мне тоже не по себе. Но я рада, что хотя бы сестра рядом с ним будет. Да и при жизни, прекрасно зная, как она, одинокая женщина, привязана к своему брату, я не могла всё передёргивать и обижаться. Я относилась к ней как к старшей, уважала и даже побаивалась. Она была мне как свекровь, поэтому я и не называла её «хённим». Но, знаете, тётя. Я не пойду в семейную могилу, которую несколько лет назад построили на горе предков. Я не хочу туда. Однажды, когда ещё жила в этом доме и была в ясном сознании, я сходила одна на семейную могилу. Я думала, что надо заранее привыкнуть к этому месту, раз уж придётся остаться там после смерти. Там и солнца достаточно, и сосны красивые растут, но остаться членом вашей семьи даже после смерти мне совершенно не хотелось. Чтобы как-то успокоиться, я напевала песни и пропалывала траву, расстелила подстилку и просидела там до заката, но всё равно душа не лежала к этому месту. Я больше пятидесяти лет прожила в этом доме, так что теперь уж отпустите меня. Помню, как, когда обустраивали эту могилу, вы сказали, чтобы я взяла себе место рядом с вашим, а я ответила: «Ничего себе, вы и после смерти хотите мне поручения давать?» Не обижайтесь, тётя. Я долго думала и решила так не потому, что тогда у меня на душе осталась какая-то обида. Просто я хочу уйти к себе. Там я смогу отдохнуть.

Дверь амбара открыта.

От сильного ветра дверь чуть не выломалась. Деревянная лавка, где я любила сидеть, покрыта тонким слоем льда. Если не заметить, можно поскользнуться. В этом амбаре старшая дочь читала книги. Её кусали блохи. Я знала, что дочь, взяв книгу, прячется в амбаре, который стоял между свинарником и зольником. Я не искала её. Если старший сын спрашивал, где она, я говорила, что не знаю. Потому что мне нравилось, когда дочка читала. Я не хотела ей мешать. На фанере, которой был накрыт свинарник, была куча соломы. В ней куры усаживались нестись и высиживать яйца-подкладни. Она устраивалась между ними в соломе и читала, смазывая слюной укусы блох. Найти её там было невозможно. Наверное, было забавно сидеть и слышать, как брат искал её во всех комнатах, в кухне и не мог найти. А какими привередливыми были куры! Когда курица высиживала яйцо, сидя на горе соломы на крыше свинарника, она злилась из-за шелеста, когда дочь перелистывала страницу книги. Однажды курица, которая не хотела нестись, пока ей не выкладывали подкладень, так злилась на шелест страниц, что начала кудахтать, и старший сын сразу смог найти сестру. Интересно, какие книги читала старшая дочь, спрятавшись в амбаре, где за стенкой хрюкали свиньи, а сверху кудахтала курица, где был сложен всякий инвентарь, тяпки, мотыги и была куча соломы? Весной под крыльцом, где была разбросана наша зимняя обувь, лежала ощенившаяся собака и постоянно рычала. Она слышала даже, как с края крыши капала вода. Непонятно, почему собака, всегда такая добрая, вдруг становилась злобной, когда рожала щенков. Кроме своих, никто не мог даже близко подойти. Да, вспоминаю, как каждый раз, когда рождались щенки, Хёнчхоль заново обводил надпись на синих воротах «Осторожно, злая собака!» Как-то раз, когда собака спала после ужина, я достала щенка, положила в корзину, накрыла накидкой, но ещё и ладонью закрыла глаза, и понесла тёте домой.

– Мама, и так темно, зачем ты ещё глаза ему прикрываешь? – спросила младшая дочь, увязавшись вслед за мной.

Даже когда я ей объясняла, что, если так не сделать, щенок вернётся обратно, она всё равно не понимала:

– Ему и так темно!

– Надо закрывать, даже если тьма кромешная, иначе запомнит дорогу.

Узнав о пропаже щенка, собака-мать заболела и перестала есть. Ей надо было кушать, чтобы приходило молоко. Я подумала, что так она может издохнуть, поэтому принесла щенка обратно, и только когда я положила его у соска, собака снова стала есть. Вот такая собака жила у нас.

Не знаю, как остановить воспоминания, которые одно за другим проклёвываются в памяти, как прорастающие по весне ростки. Всплыло всё то, о чём я уже давно забыла. Вспомнились и перевёрнутые рисовые плошки на кухонных полках, и большие и маленькие горшки с соусами на заднем дворе, и узенькая деревянная лестница, ведущая на чердак, и стебли тыквы, которые прорастали из земли под забором, а потом густо обвивали его.

Не оставляй дом промерзать.

Если будет сложно, проси помощи у младшей невестки. Она ведь всегда хорошо ухаживала за домом, в котором жила, хотя он был не их собственный, а съёмный. Она быстро всё схватывает, работящая и добрая. Каждый день она ходит на работу, но сама справляется со всеми делами по хозяйству, у неё всё блестит. Если будет сложно следить за домом, попроси, пусть младшая невестка поможет. Стоит только ей взяться, и старый дом превратится в новый. Помнишь, когда они жили в старом районе, который уже