«Какие глупости лезут в голову…» – подумал он смущенно.Чтобы немного привести себя в порядок, обрести прежнее трезвомыслие, повернулсяспиной к проезжей части и долго стоял у витрины «Ллойда», рассеянно глядя навыставленные в ней модели океанских лайнеров, большие, в пару аршин длиной,изготовленные с величайшим тщанием. «Лузитания», «Мавритания», итальянскийкрасавец «Принцесса Мафальда», два корабля-близнеца, которыми помешанные нагигантомании англичане еще только готовились удивить мир, существовавшие лишь врабочих чертежах – «Олимпик» и «Титаник», сущие плавучие города. Судя по всему,сыны Альбиона вновь намеревались побороться за «Голубую ленту».[36]

«Ай да черный гусар, ай да сукин сын!» – мысленнопохвалил он себя в стиле великого поэта, но тут же погрустнел немного – дажесамые блестящие догадки ничего еще не решали, а вот хлопот прибавляли столько,что плечи заранее гнулись под грузом…

Вскоре он шагал по коридору «Савоя», на сей раз степенно ичинно, неся букет – опять-таки от Кутлера, белые астры с орхидеями ипармскими фиалками. И постучал без спешки, солидно.

Надя открыла сразу же. Подав ей букет, Сабинин прошел вгостиную, огляделся и весело спросил:

– Надеюсь, в гардеробе никакие товарищи по борьбе непрячутся?

– Коля, ты несносен…

– Это от ревности, – беззаботно сказалСабинин. – Одно из семейных преданий, коими наша семья всегда гордилась,гласило, что мой прапрадедушка зарезал из ревности мою прапрабабушку прямо названом обеде у Потемкина…

– Его, надеюсь, повесили?

– Нет, – сказал Сабинин. – В те времена обэмансипации как-то и не слыхали, и зарезать супругу из ревности почиталосьвполне приличным и допустимым для дворянина поступком…

– Врешь ведь. Все врешь.

– Ага, – сознался он. – Это – от прекрасногонастроения…

Схватил ее в объятия и принялся целовать по-настоящему. Надялегонько сопротивлялась, упираясь ему в грудь ладошками, но когда он сталтеснить в сторону спальни, принялась отбиваться всерьез, нешуточно. В концеконцов Сабинин ее отпустил, спросил обиженно:

– Ты что, мне не рада?

– Я тебе ужасно рада, – заверила Надя, поправляярастрепавшуюся прическу. – Но это не значит, что можно на менянабрасываться диким татарином. Мы в фешенебельном отеле, здесь то и делошмыгают горничные, по звонку и без звонка, а молодая дама из хорошей семьидолжна заботиться о своем добром имени… Ну, не смотри ты на меня голоднымзверем!

– Вообще-то есть на свете уютный, тихий пансионат свесьма монархическим названием…

– Сядь, – сказала Надя. – Подожди минутку. Тымне совершенно не даешь и слова вставить… – Она уселась напротив,грациозная, соблазнительная до сладкой жути. – Как ты смотришь на то,чтобы обосноваться в прекрасной, уютной квартире, где не будет ни назойливыхгорничных, ни непрошеных гостей? Только ты и я.

– Вы ангел, фрейлейн Гесслер, – сказалСабинин. – Это ничего, что я раздеваю вас беззастенчивым взглядом?

– Я как-нибудь переживу… – томно улыбнуласьона. – Так что ты о такой идее думаешь?

– А что я могу думать? Что она великолепна. Мне исамому в голову приходило снять квартиру…

– Ну, вот, а я в отличие от некоторых не предаюсьманиловским мечтаниям, а претворяю их в жизнь… Вставай, поедем к домовладельцу,вернее, к его нотариусу, квартиру я уже нашла, даже купила кое-какую мебель инаняла мастеров, чтобы произвели ремонт. Въезжать можно хоть сегодня. Сейчас ятебе напишу адрес…

– Мне что, одному ехать?

– Придется, – энергично сказала Надя. – Нестоит мне привлекать к себе излишнее внимание, согласись. Долгожданная женскаяэмансипация пока что не завоевала Европу, и уж в особенности Австрию. Мы вдовольно консервативной стране, это не Франция и не Швейцария… А посему вседолжно быть по правилам: у нотариуса, у домовладельца появишься и подпишешь вседолжные бумаги именно ты. Респектабельный глава добропорядочного семейства,пусть и иностранного, но живущего по тому же «Домострою», который здешнимбюргерам так мил… И не останется ни малейших подозрений. Благо здешние порядкивовсе не требуют предъявлять свидетельство о браке. Будет вполне достаточно,если меня заочно, в глаза не видавши, будут считать госпожой Трайковой…

– Подожди, они тебя что, вообще не видели?

– Ну, конечно, я же тебе и объясняю, – сказалаНадя. – Все переговоры вел один мой здешний знакомый, он и вносил солидныйзадаток, нанимал мастеров. Милый, здесь попросту не принято, чтобы молодаясупруга сама занималась столь мужскими делами. Все уже сделано, осталось лишьпоявиться солидному главе семейства, подписать договор найма, произвести навладельца наилучшее впечатление… Сумеешь?

– Конечно, – сказал Сабинин. – Я еще, чегодоброго, начну у него прилежно выяснять, где ближайшая церковь, ибо главасемейства человек богобоязненный… Это не будет перехлестом?

– Не думаю. Так даже лучше. Ханжи испокон веков внушалидоверие… Только, я тебя особо попрошу, не давай твоего адреса никому впансионате.

– По-моему, «никому» в данном случае обозначает некоегоДмитрия Петровича, а?

– Твоя правда, – вздохнула Надя. – Хочешь, ябуду с тобой предельно откровенна? Когда-то мы с ним были… близки. Геройреволюции, живая легенда ее короткой истории – и юная девушка, делавшая первыешаги в подполье… Время, знаешь ли, уходит безвозвратно и делает людей взрослее.Вряд ли тебе интересны подробности, скажу кратко: мы расстались, как только ястала достаточно независимой. Терпеть не могу опекунов, а он пытался таковымостаться, несмотря на изменившиеся реалии… Что печальнее, он так никогда и несмирился с новым положением дел… Короче говоря, я не хочу его видеть. Помилуйбог, ни тени прежних чувств, он попросту мне досаждал бы… Понимаешь?

– Да, конечно…

– К прошлому, надеюсь, не ревнуешь?

– Да нет, бессмысленное занятие, – сказалСабинин. – А вот этот твой знакомый, что все за тебя сделал…

– Коля! Ему за шестьдесят, я вас как-нибудь познакомлю.

– Это еще ничего не доказывает, – строптиво сказалСабинин. – Вон Багрецову за пятьдесят, а он за тобой ухлестывал, самаговорила…

– Ну вот что, мсье! Либо вы немедленно отправляетесь кнотариусу, либо нынешнюю ночь проведете в совершеннейшем одиночестве… разве чтос какой-нибудь доступной девицей из ближайшего кафешантана. Понятно?

– Люблю, когда мне угрожают прямо инедвусмысленно… – признался Сабинин, вставая и берясь за котелок. –Ты мне позволишь расплатиться собственными деньгами?