И снова нужно выстраивать отношения, заново.

А Никита прежний — отстраненный, далекий, очень деловитый.

И если бы не это видео, которое они сейчас смотрят вдвоем, то словно и не было этих двух дней, когда она жарила оладьи на кухне в квартире Радецких, варила суп, собирала передачу в больницу, а Никита был почти нормальным.

Но мерзкое видео, пусть по сути передача правильная и нужная, в котором отвратительная лгунья Габриэлла поливает Никиту грязью, сводит на нет все Анины усилия. Никита молчит как каменный. И скоро уже конец рабочего дня, и если он ничего не скажет и не предпримет… Тогда она останется ночевать в комнате отдыха, думает Анна. И если так получится, то будет паршиво, очень-очень паршиво.

— Она лжет. — Аня покосилась на Никиту. — Неужели никто не понимает, что она лжет?

— Многие не хотят понимать. — Никита слегка оттаял. — Зачем делать какие-то выводы, если все на поверхности? Вот хрупкая и очень пострадавшая жена, а где-то там вполне себе крупный самец, который только маскировался под порядочного человека, а сам-то…

— А вот Виктор не поверил. Ну, полицейский. — Аня взяла Никиту за руку. — И многие не поверили. Особенно те, кто знает тебя.

Никита вздохнул — его столичные друзья тоже знали его много лет, с некоторыми он был знаком еще с института, да и коллеги, и начальство — он ведь много времени проработал в той компании. И чем ему это помогло? Все они просто вычеркнули его из списка живых, никто и слушать не стал. Впрочем, Никита особо и не оправдывался. В нем всегда жила уверенность, что истина побеждает в любом случае, даже через годы. Но, конечно, было бы лучше, если бы она победила уже сейчас, потому что невозможно жить как на пороховой бочке, не зная, чего ожидать в каждую следующую минуту.

— Давай сначала к матери заедем, а потом уж домой.

Аня вспыхнула и кивнула. Это было то, чего она ждала, — Никита должен был сам сказать. Позвать ее в свою жизнь, сделать по собственной инициативе что-то, что определило бы ее дальнейшие действия. И если бы он сейчас промолчал, то они просто бы вышли из кабинета и разошлись в разные стороны. Но он сказал, и Аня была рада.

— Подожди меня тут. Я пойду куртку и сумку свою заберу из шкафчика.

Никита кивнул — он уже включил рыбкам режим заката, и подождать Аню в кабинете казалось ему хорошей идеей. Когда за ней закрылась дверь, он с шумом выдохнул. Знала бы Аня, чего стоили ему эта фраза и этот будничный тон. Он целый день обдумывал, как сделать так, чтобы Аня Лепехина сегодня снова уехала с ним. Одно дело, когда она не смогла бросить его, пока была полиция, больница, а потом нужно было ехать на похороны Игоря и к матери с передачкой, а потом, по доброте душевной, она осталась и жарила ему оладьи, сварила суп, а утром они вместе приехали на работу. И совсем другое, когда не обстоятельства вынуждают Анну быть рядом с ним, а только ее желание. И его предложение.

Весь день, пока он разбирался с рутинными обязанностями, долго беседовал с Важинским, который все ходил вокруг да около и никак не мог прямо сказать о своих намерениях, Никита думал о том, что вечером нужно будет как-то так повернуть дело, чтобы Аня снова уехала к нему домой. Ему казалось немыслимым, что менеджер Лепехина соберется и уедет куда-то на улицу Лизы Чайкиной, а он останется с Габриэллой в анамнезе. Потому что он только-только начал снова обретать почву под ногами.

Никита был умен и, несмотря на свое горе, способен проанализировать свои чувства. Да и анализировать, собственно, было нечего. Все как в классических учебниках по психологии: история с Габриэллой полностью разрушила его зону комфорта, вначале он был в недоумении, потом ощущал обиду от несправедливости происходящего и от своей полнейшей несостоятельности, потому что его возражения никто не принял во внимание, а потом он злился. На Габриэллу, а еще больше на себя самого. Как он мог ничего не замечать! А потом он понял, что произошло, и произошло именно с ним, хотя он этого и не заслужил. И тогда пришло глухое отчаяние.

Если бы не мать, и не сердитый Семеныч, и не Ника… Он вдруг подумал, что именно в провинциальном Александровске встретил людей, которые не просто поверили ему, даже посмотрев видеодневник Габриэллы, но и помогли снова встать на ноги. Именно благодаря этим людям он принял случившееся и нашел в себе силы двигаться дальше. И он не собирался больше уступать ничего из того, что успел достичь.

И Аня Лепехина была нужна ему.

Но свои чувства к ней Никита пока не анализировал. Просто очень уютно оказалось пить вместе чай, обсуждать работу и последние события, и даже историю с Габриэллой. Никита больше не стыдился случившегося. И помолчать с Анной тоже было уютно. Ее большие искристые карие глаза внимательно смотрели на него, и он ощущал, что Аня на его стороне, и это было важно.

А еще ему нравилось, как она укутывается в свой нелепый шарф, похожий на домотканую дорожку, и как, чертыхаясь, ищет сотовый по карманам, и… В общем, Аня Лепехина неожиданно стала важной частью его жизни. Его жизни, но он не был уверен, хочет ли она того же. И Никита никак не мог сообразить, как сказать ей о том, что она ему нужна.

И опасался того, что за этим последует.

А потом вспомнил, как она сама говорила, что может нормально жить, только если ощущает свою нужность. Ну, так вот — она очень нужна ему, Никите. Так он и сказал. И обмер от восторга, когда Аня обрадованно улыбнулась и ушла за своей курточкой и шарфом. Словно тоже считала, что так оно и должно быть.

И на это им обоим понадобился ровно один день.

Никита не мог не думать о том, как он ухаживал за Габриэллой. Цветы, конфеты, рестораны, бутики, бесконечная череда выставок, филармоний, театров. Поездка в Париж, а потом в Голландию. Габриэлле хотелось выходить в свет, а ему хотелось посидеть дома. Вместе посмотреть какой-нибудь фильм, или почитать книгу, или даже просто помолчать вместе. Суета его утомляла: ладно бы просто сходить в театр, но потом придется идти в какое-нибудь арт-кафе или в ресторан, да еще в компании друзей и знакомых Габриэллы. И они будут чирикать на свои общие темы, а у него с ними общих тем не было, потому что он торговал металлопрокатом, станками, грузовиками и прочими вещами, весьма далекими от, например, театра абсурда.

Но он терпел все это, потому что Габриэлла смотрела на него томными карими глазами цвета виски и была похожа на фею — в этих ее кудряшках, ресницах, тоненькая и легкая, с немного детским голоском. И он хотел, чтобы она была только его. И пусть бы все знали, что она — его. Девушка, жена, друг.

Но Габриэлла была кем угодно, только не другом.

У Ани глаза цвета шоколада — искристые, бархатные. В остальном она совершенно не эльф, и когда плачет, то нос у нее краснеет и распухает, но это ничего не значит, потому что она друг. Может, и все остальное тоже, но друг — прежде всего.

Когда был жив отец, Никита никогда не думал о природе их с матерью отношений. Они были родители, они жили в одной квартире, спали в одной кровати — это когда отец бывал дома, и Никита воспринимал это… да никак не воспринимал, вот оно было так, и так оно должно было быть.