– А как ты сумел? – спросила Каррис. – Как генерал ты прежде всех отвечаешь за то, что случилось с этой страной.

– Моя жена была тирейкой. Мы поженились за несколько лет до войны. Она была в Гарристоне, когда он… сгорел. Одна из ее служанок уцелела, спасла нашу дочь и привезла ее ко мне. Так что на руках у меня была годовалая девочка, и алькадеса пожалела меня. Дело в том, что люди здесь помнят войну немного иначе, чем люди Гэвина.

Неудивительно, с учетом того, что им досталась дырка от бублика.

– Они помнят ее как войну из-за женщины, – напрямую сказал Корван.

– Это же… это глупо! – зачастила Каррис. Оролам, смилуйся.

– Здешние художники очень тебя любили. Не то чтобы у нас было много талантов, но светлокожая, экзотическая красавица с огненно-рыжими волосами до сих пор вдохновляет как плохих, так и хороших художников до экстаза. Даже если большинство народу не поверит, что ты та самая женщина – тебя обычно изображают в свадебном платье, иногда порванном, – Раск несомненно обладает картинами хороших художников, которые действительно тебя видели.

– Все было не так, – сказала Каррис.

– Зато история хорошая.

– Хорошая история?

– Хорошая в смысле трагическая. Интересная. Не с хорошим концом. – Корван прокашлялся. – Не могу поверить, что ты не знала.

– На Яшмах сейчас почти нет тирейцев. И никто не говорит со мной о тех днях.

Корван словно хотел было что-то добавить, но сдержался. Наконец он произнес:

– Итак, вопрос в том, кто послал тебя к нашему новому королю Гарадулу, зная, что он наверняка тебя узнает, и чего они хотели достичь, отдав тебя в его руки?

Белая. Белая предала меня? Зачем?

Утро уже и так затянулось. Гэвин проснулся мучительно рано, чтобы добраться до берега к рассвету, а затем погнал лодку, как только сумел подпитываться первыми лучами солнца. Затем он прибыл на Батарейный остров и совершил неприятное клаустрофобическое путешествие по потайному туннелю, откуда вылез грязным, потным, помятым и невыспавшимся. Но другого выбора не было – после того, что сказал ему цветодей, время истекало.

Туннель выходил в Хромерию в заброшенной кладовой в подземелье, тремя уровнями ниже земли. В заднюю стену одной из комнат был встроен простой шкаф, а в нем ждала потайная дверь. Гэвин схватил лампу с крюка, щелкнул кремнем и с радостью увидел, что свет вспыхнул сразу же. Он выпустил люксин, который удерживал, и тот растекся по полу двумя лужицами и быстро рассеялся – незачем пугать того, кто в них вляпается, – и скользнул в шкаф. Потайная дверь бесшумно закрылась за ним. Он отпер дверь шкафа. Она приоткрылась на ширину ладони, и ее заклинило. Поскольку свет лампы пробивался только через узкую щелочку, он не мог понять, в чем проблема. Сунул руку в темноту. Его пальцы коснулись полированного дерева, гладкого и прямого, затем еще, прямо над этим. Кресла.

Ну что же, такова проблема сверхпотайной двери в заброшенной кладовой, не так ли? Иногда люди видят заброшенные кладовые и считают, что в них надо хранить вещи.

Вздохнув, Гэвин поставил лампу на пол и налег на дверь. Надавил, еще раз. Дверь отодвинулась еще на ширину ладони, или пара кресел сдвинулась, затем все застряло. Он глянул на лампу, извлек зеленый посох и прикрепил к концу сгусток красного люксина. Подсветил красный субкрасным и сунул узкий факел в щель, высоко его подняв. Следом высунул голову.

Кладовая была забита настолько, словно сюда стащили всю мебель из десятка аудиторий и столовых. Ох, Оролам, молча выругался Гэвин. Пролезть можно было только на уровне пола. Между ножками кресел и столов.

Делать было нечего. Если только Гэвин не собирался устроить пожар, то есть извлекать в чудовищных масштабах и уничтожить все в кладовой, чтобы просто выйти – а это не особо скроешь, – то придется вытирать собой пол. Отлично. Он позволил люксиновому факелу исчезнуть и пополз.

Через десять минут Гэвин уже стоял. Он не пытался стряхнуть пыль с одежды. Смысла не было. Он был весь в грязи – собрал всю пыль с влажного пола, вспотел, да еще на него сыпалась пыль с кресел и столов. Он минуту постоял у двери, прислушиваясь, но все было тихо.

Он осторожно вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Задул лампу – в коридоре было светло. Даже на третьем уровне под морем вишневые огоньки (так называли красных студентов от второго до четвертого курса) должны были подпитывать лампы красным люксином. Кладовая очень разумно была расположена почти в самом конце одного длинного коридора. Гэвин нырнул в лифт в тупике, всего в паре шагов.

Лифты должны были обслуживать всю Хромерию, то есть работать на них должны были рабы или тусклики, новые студенты. Так что они были полностью механическими. Как только кто-то входил в лифт, весы тут же показывали, сколько противовесов понадобится. Если извлекатель решил использовать меньше противовесов, он мог сам тянуть за веревку, пусть и поднимая лишь часть собственного веса. Если он использовал противовесов больше собственного веса, трудно было остановиться на нужном этаже. Центральный лифт поднимал все самые тяжелые грузы и переносил целые классы, в то время как боковые поднимали грузы поменьше. К тому же у каждого выхода из лифта были многочисленные желоба и веревки, так что послам не приходилось ждать, пока десятки тускликов поднимутся в свои аудитории.

Гэвин схватил вторую от конца веревку. Секретность требовала, чтобы он не брал последней, хотя если кто-то видел и узнал его, они удивятся, почему он не пользуется лифтом, зарезервированным за человеком его ранга, так что еще бабушка надвое сказала, какой путь лучше. Он начертал ограничитель, нагрузил рычаг вдвое своего веса и пнул пуск.

Он полетел вверх с огромной скоростью. Хотя Гэвин начал путь глубоко под землей, лифты ярко освещались. Наверху каждой шахты имелись отверстия наружу и были установлены отлично отполированные зеркала из Аташа, которые отбрасывали природный свет в шахты, пока было видно солнце. Еще одним развлечением для тускликов было ежеминутно подстраивать зеркала, и каждый вечер им приходилось при помощи рычагов и блоков возвращать эти противовесы по местам. Гэвин помнил, как делал это сам. И было это не очень приятной работой.

Лифт не шел до его апартаментов близ верхушки Хромерии, конечно же. Это было бы уж слишком удобно – или, как предпочитала говорить Черная Гвардия, небезопасно. Незачем давать убийцам прямой доступ к Призме или кому еще важному. Так что после полета со свистом на половину высоты Хромерии, пронесясь мимо студентов, магистров, слуг и рабов так быстро, чтобы они не могли рассмотреть, кто так спешит, Гэвин нажал стопор.

Он остановился у верха шахты и вышел прямо перед стражей, охранявшей этот этаж. Их было четверо, охранников, не из Черной Гвардии, и все они с виноватым видом оторвались от игры в кости. Наверное, заметили скользящий канат слишком поздно. У них челюсти отвисли при виде Гэвина Гайла собственной персоной – потного, грязного – прямо перед ними.