9 июля Шарлотта отправилась дилижансом в Париж. Между тем ее будущая жертва пребывала в мучениях. Стояло знойное лето, а Марат болел псориазом, и в жару его кожа шелушилась и страшно чесалась. Но, несмотря на страдания, он не прекращал свою патриотическую обличительную деятельность. В его доме на рю де Кордельер за ним ухаживала его любовница Симона Эврар, делавшая ему каолиновые примочки. Когда жара становилась невыносимой, Марат забирался в ванну, имевшую форму башмака, и с пропитанной уксусом повязкой на голове продолжал писать на стоявшем рядом ящике, заменявшем письменный стол. На стене ванной была нарисована колоннада, висела карта Франции и два скрещенных пистолета; под ними то ли для вдохновления, то ли для предупреждения была сделана крупными буквами надпись LA MORT («Смерть»).

Анатоль Девож. Убитый Лепелетье. Ок. 1793. Рисунок с картины Давида.

Музей изящных искусств, Дижон

Там и застал Марата Давид 12 июля, когда пришел на рю де Кордельер нанести ему братский визит. Возможно, художника и журналиста объединяла не только преданность воинствующему якобинству. Оба имели физические недостатки и болезненно воспринимали насмешки по этому поводу со стороны ненавидевших их врагов. Оба пережили конфликт с представителями старого академизма. Академия наук отвергла экспериментальную работу Марата об огненных флюидах, превратив его из соискателя ученой степени в своего врага. Давиду, прежде чем он добился признания, пришлось, как он считал, преодолеть фаворитизм, который господствовал в Королевской академии художеств. Удивительно, но оба в самый канун революции работали на брата короля графа дʼАртуа: Марат в качестве медика, следившего за здоровьем графских гвардейцев, Давид как художник, написавший для графа «мягкое порно» – «Париса и Елену». (Хотя вряд ли они любили вспоминать об этом в своих разговорах.) Марат охотился на предателей, Давид собирался сотрудничать с политической полицией и стать членом Комитета общественной безопасности, который подписывал смертные приговоры и отправлял осужденных на гильотину. Давиду импонировала также театральность поведения Марата – его нарочитая простоватость, поза Друга Народа, то, как он вызывающе выпячивал свое знаменитое уродство, появляясь на публике в старом и грязном горностаевом воротнике. Один из жирондистов сравнил его с жабой. Когда в Конвенте жирондисты нападали на Марата, он приставлял пистолет к виску, притворяясь, что хочет вышибить себе мозги. Давиду это страшно нравилось. Это было словно взято с какой-нибудь из его картин.

Неудивительно поэтому, что он был одним из двух депутатов, которых Конвент послал домой к Другу Народа справиться о его здоровье, так как обострение его болезни не позволяло ему посещать заседания. Давида провели в ванную, где, как он доложил Конвенту, Марат, «как всегда, неутомимо излагал на бумаге свои мысли о безопасности Родины». В разговоре с ним Давид выразил надежду, что достойный гражданин скоро поправится, и тот ответил с характерной для него резкостью, что лишний десяток лет жизни его не заботит и что его единственное желание – сказать на смертном одре, что «Республика спасена».

Однако как раз этого ему не довелось сделать. За день до этой аудиенции в ванной в Париж прибыла Шарлотта Корде. Несмотря на изматывающую жару, в городе царило предпраздничное настроение, все готовились ко Дню взятия Бастилии. 12 июля Шарлотта гуляла в садах Пале-Рояля, где ровно за четыре года до этого началась революция. Колонны были увиты лентами и увешаны флагами, повсюду были пропагандистские плакаты с созданными Давидом символами, призванными вдохновлять публику. Литературные поденщики и проститутки наводняли сады по-прежнему, но писакам приходилось строго придерживаться проякобинской линии, а проституткам притворяться белошвейками. Скобяными изделиями под арками Пале-Рояля тоже, разумеется, торговали, и Шарлотта приобрела там кухонный нож с длинной ручкой, а также черную шляпу и зеленые ленты. В 1789 году зеленый цвет считался символом революции, весеннего возрождения свободы. Теперь старые лозунги могли быть небезопасны, но Шарлотту беспокоили другие проблемы.

Она собиралась заколоть Марата прямо в Конвенте, и известие о его болезни несколько выбило ее из колеи, но не сбило с намеченного курса. Приходилось перенести выполнение задуманного к нему домой, только и всего. Вечером она написала прощальное письмо отцу и еще одно своему наставнику-жирондисту Барбару, объяснив ему, что чувствует себя обязанной убить Марата, дабы остались живы многие другие. Позорным преступлением с ее стороны было бы не делать ничего, писала она. Третье письмо с просьбой принять ее она отправила самому Марату. Приманкой было обещание рассказать ему о врагах революции в Кане. Подробное объяснение своего поступка и свидетельство о крещении она зашила за подкладку платья.

На следующее утро она явилась в дом Марата с письмом в руках, однако бдительная Симона Эврар не впустила ее. Шарлотта побродила по улицам, не зная, как поступить, но в конце концов решилась на вторую попытку. На этот раз она пришла в тот вечерний час, когда Марату доставляли пищу и газеты с новостями (что для него было одно и то же). В дверях она представила Симоне письмо и объяснила вымышленную цель прихода. Симона все же колебалась, но тут донесся голос из ванной: «Впусти ее».

Они беседовали с четверть часа. Затем Марату потребовалась новая примочка, и Симона вышла приготовить ее. Убийца осталась наедине со своей жертвой. Шарлотта прочла приготовленный ею список «изменников Родины», на что Марат удовлетворенно пробурчал: «Очень хорошо, через неделю они все будут гильотинированы». Это послужило сигналом. Шарлотта выхватила нож из складок платья и успела нанести один решающий удар в область ключицы, который перерезал сонную артерию. Кровь фонтаном брызнула в ванну. На крики Марата прибежали его помощники и Симона, кинулись за жгутами, но было уже поздно. Последовала короткая потасовка. Один из помощников швырнул в Шарлотту стул, другой повалил на пол. Но она и не собиралась бежать. Новость быстро распространилась в густонаселенном квартале приверженцев якобинства, и, когда Шарлотту везли в тюрьму Аббэ, толпа угрожающе гудела. Одна из женщин прокричала, что хотела бы разрезать это чудовище на кусочки и съесть их все. В тюрьме Шарлотта, чувствуя, что настал ее звездный час, договорилась, чтобы написали ее предсмертный портрет. На эшафот она взошла в алом платье, избрав цвет убийц и изменников родины. Шел дождь, и платье облепляло ее. Женщины плевали на Шарлотту, когда она проходила мимо, но некий молодой писатель, не зараженный якобинской идеологией, вспоминал впоследствии, что у Шарлотты был необыкновенный вид, заставивший его влюбиться в нее, и он целую неделю не мог избавиться от этого чувства.

IX

Когда весть об убийстве достигла Конвента, зал разразился криками и рыданиями. Депутаты выступали с элегическими речами и панегириками погибшему, заимствованными у авторов трагедий. После успеха Давида с похоронами Лепелетье и портретом этого республиканского мученика, висевшим в зале Конвента, не оставалось сомнений, что его призовут опять. Так и случилось. Депутат Жиро, указывая на портрет, воскликнул: «Давид, где ты?.. Для тебя есть новая работа». – «Я выполню ее», – ответил Давид. Еще бы он отказался.