Когда нога зажила, она сразу в техникум устроилась – физруком. Но ее оттуда быстро выгнали – за повышенный интерес к спиртному. Потом из школы выперли – всё за то же! Если честно, то она допилась до таких чертей, что ее уже и в уборщицы брать не хотели. Потом уже взяли – по знакомству и еще из жалости. Там всего намешалось! А потом она меня встретила.

Ну как встретила? Шла мимо мусорных баков и услышала писк. Сначала подумала, что кот (а она же их на дух не выносит!), и прошла мимо. А потом вернулась. Решила не брать грех на душу и открыла крышку. Вот так я на свет и появился.

Она мне когда призналась во всём, я даже не удивился. Я уже как будто заранее знал, что не родной. Даже маленьким понимал – что-то здесь неладно. У всех родители вон какие молодые, а Фёкла… Она от них, конечно, отличалась. Может, я тогда и про маму у нее спросил, не помню. Про мусорку вот запомнил, а дальше…

Фёкла о ней потом сама заговорила. У меня тогда, видно, кризис был. Ну, вроде как среднего возраста. Я в каком-то журнале вычитал, что у детей такое тоже бывает! Вот и меня затянуло. Я тогда всё время о маме думал. Спрашивал, кто она? Где ее искать? Фёкла на меня обижалась – ужас как. Но я не мог по-другому. У меня от этих мыслей всё время в ушах чесалось. И живот болел – прямо невыносимо.

И вот однажды история… Сидим мы с ней и фильм смотрим – про летчиков. Ну, она смотрит, а я в кресле животом мучаюсь – о маме думаю. И вдруг Фёкла мне говорит, мол, ты уже большой мальчик, вон фильмы военные смотришь. Наверное, пришла пора сказать тебе правду. Я прямо обмер весь – сразу понял, сейчас она про маму заговорит. Так и вышло. Она мне тогда всё рассказала. Что мама у меня, оказывается, военный врач. Хирург! Она на фронте людей спасает. Долг у нее такой перед Родиной!

Я слушал не дыша. А Фёкла спросила:

– Ты понимаешь, что это значит?

Ну еще бы я не понимал! Я там чуть не умер – в этом кресле. От гордости! Вот это да! Моя мама – военный хирург. У меня даже горло заболело – так мне захотелось, чтобы она поскорее приехала и вылечила меня.

Я, конечно, и про мусорку подумал. Как-то же я там оказался! А потом посмотрел случайно в телевизор и сразу всё понял. Это она меня просто от врагов прятала. А потом ее на фронт забрали.

– А что за война хоть? – спросил я напряженно.

– А что тебе война? – занервничала Фёкла. – Их вон сколько по всему свету! Поди сосчитай!

Но я ее уже не слушал. Я сидел с колотящимся сердцем и думал: а что, если моя мама там? В этом фильме? Фёкла ее увидела и решила рассказать, пока не поздно. Ведь если мама там – среди фашистов, – она вот-вот умрет. Я же знаю, чем эти фильмы заканчиваются! В общем, я стал реветь и даже задыхаться от ужаса. И Фёкла вызвала скорую. Меня в больницу забрали. С этим… как его… ла-рин-го… трахи-хитом. Нет! Ла-рин-го-трахе-и-том. Вот! И я потом еще долго-долго болел и всё ждал, когда мама меня лечить приедет.

Но она так и не приехала. А потом мне Жека про Ленку Рябую рассказал – из седьмого подъезда. Это, оказывается, она меня родила и в мусорку выбросила, как ветошь. Так бабки во дворе говорили.

Я сначала ходил вокруг да около – всё присматривался к ней. Она выйдет на балкон курить, а я тут как тут – стану под окнами и наблюдаю. Там с ней еще мужик какой-то выходил. Мордатый такой – жуть! Но я на его мордатость плевать хотел. Я на Ленку смотрел не отрываясь. Всё гадал, похожи мы или нет. А однажды вышел гулять и подумал: чего тянуть? Пойду и спрошу про эту мусорку. Ну и пошел. Она тогда на лавке сидела. Курила, как всегда. Сама белая, а губы синие. Прямо как летний вечер! Я когда уходил, Фёкла под него как раз пирог пекла. Я еще подумал: «Может, ей одежда какая нужна, раз она так мерзнет?» Стал рядом – слова выдавить не мог. Главное, пока шел, все вопросы сто раз повторил, хоть у меня их было под тысячу! А потом всё разом забыл, как отшибло.

Она, конечно, сразу меня почувствовала. Ну, свою кровь! Тут же глаза подняла. Мутные такие, как у рыбы, и большие – там за ними всё лицо спряталось. Да я, если честно, только в глаза ей и смотрел. Ну, может, еще на кудряшки. Просто потому, что у меня – похожие.

Ленка досмолила бычок и спросила:

– Тебе чего, мальчик?

Голос у нее был такой же, как глаза, – мутный.

– Ты Шороха ищешь? – Она смотрела мимо меня, слегка покачиваясь. – Он вот там с мужиками, в курилке.

«Это она про мордатого», – догадался я и покачал головой. Я стоял как истукан. Даже не помню, о чём думал. Потом спросил:

– Ты моя мама?

Надо было видеть, как она дернулась. Лицом к ладоням прижалась, задрожала вся. И я вдруг услышал, как она всхлипывает. По-настоящему плачет. Я прямо обмер весь. Подумал: «Это точно она!»

Честно, я и сам чуть не заплакал. Стоял там и представлял, как сейчас брошусь к ней, обниму. У меня в тот момент такое в голове творилось – не передать. Я уже и не помню ничего, только глаза эти и то, как я твердил про себя: «Мамочка, мамочка!»

Никуда я, конечно, не бросился. Это только в кино так бывает и в песенке про мамонтенка, где малыш маму ищет, а она его. А я в такие сказочки уже давно не верил. Минуты две точно. Как раз с того момента, когда понял, что Ленка не плачет. Я тогда стоял и смотрел, как она вздрагивает костлявыми плечами. И готовился бежать к ней со всех ног. А потом вдруг понял, что она смеется.

Бессовестно ржет, запрокинув кудрявую голову.

– Тебя Захарычиха, что ли, прислала? – спросила она, отсмеявшись. – За баблом, да?

«Какая Захарычиха?» – хотел спросить я, но ее смех, кажется, застрял у меня в горле.

– Ты ей скажи, этой козе драной! Еще раз тебя пришлет, – Ленка врезала себе кулаком по ладони, – убью гадину! Понял?

– Понял, – сказал я, развернулся и пошел домой, к Фёкле. Я шел спокойным шагом, никуда не торопясь, и думал про Ленку. Про то, как она смотрела на меня своими рыбьими глазами. И уже на подходе к дому спокойно решил: «Мама бы на меня так никогда не посмотрела. А значит, Ленка – не моя мама. Даже если я ее сын, всё равно – она не моя».

Я пришел домой и сразу потопал на кухню. Сел за стол и стал есть пирог. С маком – как я люблю!

– Ты руки вымыл? – спросила Фёкла. Она так всегда спрашивала, иногда даже во сне.

– Ум-рум, – заурчал я с набитым ртом. Настроение у меня было отличное.

– А где был? – спросила Фёкла, сощурившись.

– К Ленке ходил, – беззаботно отозвался я.

Фёкла так и села. Чуть табурет не сломала.

– К какой Ленке? – спросила она, хватаясь за сердце.

– К Рябой! – Я прожевал пирог и потянулся за вторым куском.

Она вскочила, нервно схватила тряпку и стала тереть плиту.

«Сейчас дыру протрет! – подумал я весело и взялся за третий кусок. – Это не Фёкла, а какая-то богиня муки´ и сахара».