– Да.

– Теперь вот тут.

Пришли на кладбище. И никого уже. Бурундуки да птицы только.

«Постояли». Я и Марина. Молча.

И рядом с нами, может, кто-то.

А может так, что… мы одни.

Но в это чувство не даёт поверить… как будто всё же – кто-то.

Солнце за ельник закатилось.

Вечереет. С неба ворон как ветром будто сдуло. Те на ночёвку в ельник подались.

На небе ало-зеленеющем белый след оставили два самолёта – крест «андреевский». Будто на море где-то реет тот и расплывается, редеет.

Пошли мы с Мариной обратно.

Вдвоём.

Снег подстыл – хрустит сухо под ногами. Где были лужицы, теперь – ледок тонкой корочкой, закат оранжевый в котором отражается. Как в зеркальце. Много их на дороге, этих «зеркальцев».

На перекрёстке разошлись: я – домой, Марина – к тёте Шуре.

Марину после я не видел.

Десятого мая я покинул Ялань. Меня – как лист от ветки ветром оторвало и по сей день по воздуху кружит.

Я уезжал, Марина ещё оставалась.

«У тёти Шуры с сердцем плохо было, пришлось немного задержаться. Пока Галина не приехала», – после звонил ей, так она сказала.

Ялань стоит ещё. Без Вани. Без Белозерова Ивана.

Хотя… кто знает? Ещё ж на ком-то как-то держится.

Часть вторая

1

Аэровокзал. Разноголосо. Людно. Шумно. Гул – под высокий потолок, оттуда – сумятица эха. Я никогда пустым не видел этот зал. Ни днём ни ночью. Во все стороны света – такой тут вектор направлений. Как пчёлы в жаркую пору медосбора над непрестанно трудящейся пасекой, снуют над городом «стальные птицы» – самолёты. Туда-сюда, туда-сюда. Центр страны всё-таки. Географический.

Если по справедливости, то центр в Ялани. И ось Земли через Ялань проходит. Кому надо, тот знает.

Но не об этом.

Кто-то, имея на руках билеты, сутки ждёт вылета. А то и двое, а то и трое. Расположились в креслах основательно, с застольем. Семьи. Неполные и полные. Ну а особенно – вахтовики. Одни – с вахты домой, другие – из дома на вахту. Кто куда, по выражению лиц и внешнему виду можно догадаться.

Яблоку упасть – найдётся место, человеку – присесть негде. Рой детворы – конец каникулам. Обычно. Детей, как ос, стараюсь избегать. А дошколят и старшеклассников – как шершней.

Нашёл свободный уголок возле стены. Стою и думаю. А поразмыслить есть о чём. Тут уж и вовсе.

Хоть и привык я к почти всегда в близких и далёких путешествиях благоприятно для меня складывающимся обстоятельствам как к должному, но тут впервые озадачился. И что вдруг?

Гладко уж очень стелется дорожка. Куда? К чему?

Понятно – к дому. Ещё к чему-то. Но к чему? Futurum dicam (латынь сдавал на первом курсе, ещё вот помню).

Смутное ожидание чего-то необычного. Раньше такого не испытывал. Нет, ожидать-то ожидал неисполнимого, что-то предчувствовал, но без тревоги. Не сбывалось. Сердце и ровно вроде бьётся, а душа, как часто повторяет мама, не на месте. В чём причина?

И про душу (коли уж речь о ней зашла): если она бывает «не на месте» – где её место?.. Не собака же, которая, с цепи сорвавшись, убежала из ограды…

Обдумать надо. Не сейчас.

Сложилось так, как я и не мечтал. Удачно.

Везёт. В картах-то ладно. Нет нужды. На интерес, на деньги, не играю. Если иной раз, в приятельской компании, за разливным пивом в эмалированном ведре в центре стола, и соглашусь принять участие в этой «осмысленной непродуктивной деятельности», то лишь на спички или щелбаны, и не на мелочь даже, и только в «пьяницу» да в «подкидного», и потому «непродуктивной». Кое-кому пообещал. Не потому, что вырвут ноздри или железом заклеймят калёным, нравы и времена не те, а потому что – да, «фартовый», но и азартный я, как Парамон Ильич Корзухин, в чём моя «слабая струна». Было однажды – проигрался в пух и прах. После первого, ослепившего мой слабый ум и уловившего меня, как щуку на живца, значительного выигрыша. С хлеба на чай пришлось перемогаться. Целых полгода. Всё отдавал, что зарабатывал на «дворницкой» работе, подчистую. Илья подкармливал, ну и подружки с голоду не дали помереть. Домой приехал на неделю. Отец, тот будто ничего и не заметил, молча кивнул, здороваясь, тут же подался по своим делам – что-то чинил «в тенёчке» под навесом. Мама, всплеснув руками, ахнула: «Кожа да кости!» – так, мол, отощал. Не смог обманывать, признался. Ей и пришлось пообещать. И слова данного не нарушаю. Уже три года. Смотрю спокойно на картёжников, и сесть за стол с ними не тянет. Что карт касается, тут, значит, «вылечился». Тот же «катала», что меня «до нитки обобрал», сын известного ленинградского актёра театра и кино, студент с нашего факультета, с истории КПСС, по имени Сергей, после негра рослого из Конго или из Нигерии, с нашего же факультета, по имени Патрик, за карточный долг в «рабство» на год заимел. Таскал проигравший, следуя неотступно за выигравшим, его портфель в баню на Фонарном и на занятия в университет, хлестал в бане веником, в баре ему коктейли подносил, сахар в чашке чая ложечкой размешивал, ладно, не пальцем. Чайную ложечку Сергей всегда с собою, кстати, носит. Талисман его, наверное. В кармане рядом с авторучкой. Старинная, серебряная. «Из сервиза князя Александра». Какого – не уточняет. За несколько часов до окончания «рабского» срока, улетая в Сочи, продал «рабовладелец» негра в Пулковском аэропорту какому-то весёлому гостю из Узбекистана. Как негр отрабатывал остаток долга, я не знаю. Кажется, только вещи нового хозяина доставил до гостиницы, и срок невольничий закончился. У Ильи надо спросить, Сергей его приятель давний. Знаю, что в карты больше Патрик не играет. Во всяком случае – с Сергеем. Теперь «свободный».

Рыбалку тоже исключаю. Вне обсуждений.

В любви бы так вот…

Радужные грёзы.

Ну, хоть погрезить. Не пребывать в них, грёзах, постоянно. Лишь иногда. Чтобы отсутствие заполнить. Невосполнимое. Как у меня. Ничем. Никем. О чём, о ком я тут, понятно.

Глядел внимательно вокруг – на привокзальной площади, внутри вокзала, – на каждой стройной девушке задерживая взгляд, её нигде не обнаружил. Про одноклассницу я, Таню.

И даже близко на неё похожую. Понятно. Сердце не ёкнуло ни разу. Ну, разве сжалось – от тоски. Тебе и грёзы.

«Я знаю: век уж мой измерен; но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем