ножках. И я тогда потрясся, как щенок, едва унялся. В тёплой кабине лесовоза. И губы отвердели так, что говорить не мог, а только мыкал, как телёнок. Ладно шофёр понятливый попался, вопросов много мне не задавал, а только, щурясь хитро, улыбался: мол, знаю, знаю, к девке так стремишься. Ага, к девке бы… К родителям. Домой вошёл, отец, взглянув сначала на моё лицо, а после на мои ботинки «с рыбьим мехом», водки стакан налил, заставил тотчас выпить. Я подчинился. И как убитый после спал, утром здоровеньким поднялся. Ну что тут скажешь? Зло не в водке.

Не «отвердели» губы на морозе, а «отерпли». В Ялани каждый старый человек так скажет.

Только пришло на ум, язык озвучил, повторив:

– Отерпли.

Приятно слышать: к дому приближаюсь, язык мой на «материнскую» речь перестраивается.

И вдруг на ум явился Ахиллес. Да не один, а с черепахой. А у меня всегда с ним так: как ни стараюсь мысленно придерживать храбрейшего героя, но он не только быстро догоняет черепаху – и обгоняет в один миг.

К чему бы это? Ни к чему. А просто потому, что в голове моей неразбериха, когда в дороге. И Ахиллес уже куда-то подевался. И черепаха вместе с ним.

Ни парадокса, ни апории.

Ну и дела, думаю.

На теплоходе – опоздал, тот спозаранку отплывает. И на автобус вряд ли сесть получится. Желающих попасть на автобус не меньше, чем на самолёт. Станций, селений много промежуточных по тракту, куда не залетает самолёт, не заплывает «Метеор» или «Ракета», куда доехать можно только на автобусе, – туда и едут в основном, билеты скоро разбирают.

Без какой-либо надежды встал, отыскав не сразу «крайнего» – никто «последним» быть не хочет, – в разветвлённый, как метёлка, хвост длинной, как в универмаге «Пассаж» за женскими финскими или итальянскими сапогами, за другим ли «выброшенным» дефицитом, очередь – вроде не шевельнётся та, не сдвинется. Больше, пожалуй, лишь на фильмы фестивальные выстраивается: телом голодным медленно вползает с улицы в фойе, не выползая из него, ест ненасытно там желанные билеты. В кинотеатр «Великан», к примеру. В «Молнию». «Экран» и «Свет». Это что ближе. Другие реже посещаю. На Невском – «Баррикаду». «Кинематограф» на Васильевском. С Яной туда ходили раза три. На «Земляничную поляну», на Бунюэля и «Затмение». С Ильёй пропили перед этим ночь, с его друзьями и подружками, я всё «Затмение» проспал. Яна меня, когда я начинал сопеть, под бок локтем толкала. Я открывал глаза, таращил сколько-то и закрывал их снова. Разные, выходит, у нас с Яной тогда получились затмения. Сеанс закончился, на Петроградскую, домой, не обсуждая фильм, пошли – проснулся: дождь ледяной косил в лицо – взбодрило.

Надо пересмотреть – пересмотреть, конечно, Яне, если компанию составить согласится, мне – как впервые, так оно и есть, посмотреть эту «чёрно-белую экзистенциальную драму, наиболее отчётливо отражающую состояние душевной пустоты, неприкаянности и обречённости на одиночество».

Не отстоял ещё и полчаса, услышал: билетов нет и не предвидятся. Кто-то там впереди спросил, у самой кассы, ему ответили через динамик. Толкаться дальше смысла нет. И блата нет, к кому тут обратиться? Нет у меня в Исленьске такого Ильи, у которого везде «всё схвачено». Надо заранее приобретать, чуть не за месяц. Задолго так я не планирую. Нынче и вовсе как-то вдруг. Решил, что, прежде чем на пеший ход отважиться, подамся на автовокзал и попытаю счастья там.

Уже на улицу едва не вышел, и тут вдруг объявляют, что через Елисейск до Хатанги и Тикси отправляется почтовый самолёт Ил-18 и всех желающих сегодня же в одном из этих пунктов оказаться просят подойти к окну администратора. Я даже охнул: «Ох!» – так неожиданно и кстати. Секунда-две, покинь я зал, дверь за собой закрой, в троллейбус сядь, и прогадал бы.

Как кто ведёт меня и когда надо останавливает: опять удача.

Ведёт, ведёт. К чему вот только?.. Жизнь покажет.

Сколько нас собралось, около дюжины, всех, «обилетив», осчастливили. «Ждите, – сказали каждому. – Вылет объявят. Будьте внимательны, не пропустите».

Не поручусь за каждого, конечно, но у меня-то ушки будут на макушке.

Молится кто-то за меня на самом деле. Ну, уж молитесь до конца, пока в Ялань нога моя не вступит, на полюс мира, пуп его. Или уж так: перешагнёт порог родной избы. Не буду против.

А может, бабушки мои родные – те с того света?

Настасья Абросимовна, по матери, о которой я много слышал, но никогда которую не видел, ещё до моего рождения она скончалась за полярным кругом, в ссылке. И Авдотья Митрофановна, по отцу, которую один раз в жизни лицезрел. Оттуда им обзор широкий, и я у них, внучок, – как на ладони.

Допускаю.

Тани и тут не оказалось.

Грёзы.

В восемь часов вечера по местному времени неторопливый красно-серебристый четырёхмоторный турбовинтовой лайнер Ил-18 мягко и благополучно приземлился на небольшом и тихом северном аэродроме небольшого, но не очень тихого уездного в далёком прошлом Елисейска. Когда снижался, плавно накренившись и развернувшись круто над Исленью, одним крылом чуть по земле не бороздя, другим по небу, шёл на посадку самолёт, уткнувшись лбом в иллюминатор, искал глазами я среди тайги Ялань. Нашёл. Солнце над ней висело низко-низко. И, опускаясь, будто задержалось, ход-то замедлило свой, точно. Так и понятно. Имей возможность я и был бы парашют, из самолёта выпрыгнул бы. Запросто. Это про то – как не терпелось мне, как стосковался. Чуть не полгода на «чужбине» отбывал, и тут вдруг вижу…

Это уж так я – про «чужбину», как говорят, для красного словца. Город, в котором я сейчас живу, мне пока нравится. Умом люблю его. И очень. Как не понравится – величественно распростёртый. Ялань душе и сердцу ближе, вся без остатка в них вмещается, они с ней ладят, ей в них уютно. Только бы вот в Ялани не сбылась моя мечта – стать археологом. А Ленинград осуществиться позволяет ей. И я ему за это благодарен. Просто.

Так и друзья ж там, и приятели, обрёл их.

Как бы вот совместить Ялань и Ленинград, чтобы лишь дверью, видимой только для меня, они в пространстве разделялись? Дверь открыл, ступил, и ты в Ялани, дверь открыл, ступил – и Ленинград. Лекцию отсидел, проголодался, поесть – к отцу и к маме… Ну и рыбалка, как вдруг вздумается…

Уймись, говорю сам себе. Унялся.

В Исленьске ещё, раньше нас, пассажиров и экипажа, незаметно забравшийся в салон самолёта воздух – или то, что