– Ну что вы, Иван Константинович! Я считаю, что и в мирное время и особенно на войне каждый из нас должен отдавать все свои силы и знания, на своем месте, правда, если он и в самом деле на своем месте…

– Вот сейчас вы сказали «если и в самом деле на своем месте», и это самые точные слова, услышанные мной. Я хочу вам откровенно признаться, что, работая в группе офицерских кадров генерал-квартирмейстерского управления, я прекрасно вижу, что сегодня у высшего начальства в почете не офицеры и генералы, прошедшие через войны и лишения, преданные своему офицерскому долгу, а паркетные шаркуны, до мозга костей преданные своим влиятельным покровителям и больше всего помышляющие о своей карьере, а не об Отечестве своем…

– Ну, батенька, ты этим своим заключением Америку мне не открыл, – грустно улыбнулся Баташов, – этого добра в русской армии всегда хватало. Только я не рекомендую тебе об этом больше никому не говорить… Ходят слухи, что в стенах Генерального штаба и стены имеют уши, – пошутил Баташов, озираясь по сторонам, словно и вправду отыскивая замаскированные там «уши».

– Я все это прекрасно понимаю и потому прошу вас взять меня с собой в армию. Здесь мне службы не будет.

– А что случилось?

– Понимаете, я привык служить, а не выслуживаться, и поэтому, когда задерживаюсь, на меня постоянно косятся мои сослуживцы, которых где-то уже ждут девицы, развеселые компании. Наутро только и слышишь от них об их «гусарских» похождениях и попойках. А я хочу просто честно и добросовестно служить своему Отечеству! Возьмите меня с собой, – чуть ли не со слезами промолвил Воеводин, словно нашкодивший мальчишка просит отца взять его с собой на летнюю дачу.

– Я сделаю все, что в моих силах, – пообещал Баташов, прекрасно понимая, что сделать это будет нелегко. В Генеральном штабе вовсю кипела мобилизационная деятельность, и каждый человек был на счету. Но осознавал он и то, что настоящему офицеру в этом военно-бюрократическом болоте не место. А штабс-капитан Воеводин был той военной косточкой, на которой и держалась вся русская армия. Он знал это наверняка. Уж кто-кто, а разведчик не имеет права ошибаться в людях, потому что такая ошибка может стоить многих жизней. Размышляя об этом, Баташов поднялся на третий этаж и направился к кабинету обер-квартирмейстера главного управления Генерального штаба генерал-майора Николая Августовича Монкевица.

– Евгений Евграфович, разрешите от имени офицеров Генерального штаба и от себя лично поздравить вас с производством в генерал-майоры и назначением на должность заместителя генерал-квартирмейстера Варшавского военного округа, – торжественно объявил Монкевиц, как только Баташов переступил порог его кабинета.

– Прежде всего я хотел бы поблагодарить вас, Николай Августович, за вашу лестную аттестацию, – сказал он Монкевицу. – Я буду рад видеть вас и офицеров Генерального штаба в зале ресторана «Астория» в семь часов пополудни…

– Боюсь, Евгений Евграфович, что мы не сможем по независящей от нас причине принять ваше приглашение, – вежливо отказался генерал Монкевиц.

– ???

– Германия объявила нам войну! Накануне вечером Германский посол Пурталес вручил Сазонову ноту. Вот копия, доставленная сегодня утром из Министерства иностранных дел, – он передал Баташову лист, исписанный мелким, убористым почерком: «Нота, врученная Германским Послом в С.-Петербурге Министру Иностранных Дел 19 июля 1914 года в 7 часов 10 минут вечера. Императорское Правительство старалось с начала кризиса привести его к мирному разрешению. Идя навстречу пожеланию, выраженному его величеством Императором Всероссийским, его величество Император Германский в согласии с Англией прилагал старания к осуществлению роли посредника между Венским и Петербургским Кабинетами, когда Россия, не дожидаясь их результата, приступила к мобилизации всей совокупности своих сухопутных и морских сил. Вследствие этой угрожающей меры, не вызванной никакими военными приготовлениями Германии, Германская Империя оказалась перед серьезной и непосредственной опасностью. Если бы Императорское Правительство не приняло мер к предотвращению этой опасности, оно подорвало бы безопасность и самое существование Германии. Германское Правительство поэтому нашло себя вынужденным обратиться к Правительству Его Величества Императора Всероссийского, настаивая на прекращении помянутых военных мер. Ввиду того, что Россия отказалась (не нашла нужным ответить на) удовлетворить это пожелание и выказала этим отказом (принятым положением), что ее выступление направлено против Германии, я имею честь, по приказанию моего Правительства, сообщить Вашему Превосходительству нижеследующее: его величество Император мой Августейший Повелитель от имени Империи, принимая вызов, считает себя в состоянии войны с Россией.

С.-Петербург, 19 июля 1914 года.

Ф. Пурталес».

Дождавшись, пока Баташов полностью ознакомится с документом, Монкевиц не без умысла спросил:

– Что вы имеете сказать?

– То же, что третьего дня я уже сказал его величеству…

– И что же вы ему сказали? – поинтересовался Монкевиц.

– Что нам надо готовиться к худшему. К долгой и затяжной войне!

– Вы так прямо и сказали?

– Да, я так прямо и сказал.

– И какова же была реакция его величества? – с неподдельным любопытством спросил генерал-квартирмейстер.

– Его величество был несколько другого мнения. Он твердо заявил, что наши войска войдут в Берлин через два-три месяца, в худшем случае к Рождеству, и даже пожурил меня за незнании нынешней обстановки, – откровенно признался Баташов.

– Неужели никто вас так и не уведомил о нашей новой наступательной доктрине? – удивленно спросил Монкевиц.

– Что вы имеете в виду? – в свою очередь, сделал удивленное лицо Баташов.

– Да о той, что озвучил вам его величество, – начал втолковывать Баташову Монкевиц, словно нерадивому юнкеру, не выучившему урок. – Эта доктрина скоротечной войны – результат огромной и кропотливой работы, проделанной Генеральным штабом, в том числе и управлением, которым я руковожу.

– Я нисколько не сомневаюсь в той огромной работе, которую за последнее время проделал Генеральный штаб, – согласился Баташов, – но вы, ваше превосходительство, прекрасно знаете, что по плану всеобщей мобилизации лишь через 26 дней после рассылки приказа в военные округа мы сможем собрать все необходимые силы, причем без корпусов с юго-восточных и восточных окраин империи. Полностью же отмобилизовать и подтянуть войска к линии фронта мы сможем лишь на 41-й день. А прошло всего лишь три дня. В то время как наши враги уже почти закончили мобилизацию и выдвигают свои войска к границам Российской империи…

– Вы хотите сказать, что на день объявления войны Германией Россия к войне не готова? – раздраженно спросил Монкевиц.

– Нет! Отчего же, готова. Только не к кратковременной, как вы утверждаете, а к тяжелой и продолжительной войне. Кстати, по имеющимся у меня сведениям, немцы тоже не надеются на блицкриг. И поэтому уже дискутируют в Рейхстаге вопрос о принятии правительственной программы «затягивания поясов».