– Евгений Евграфович, прошу вас без четверти три пополудни быть в Николаевском зале, – объявил генерал Монкевиц, повернув сияющее от счастья лицо к Баташову и глядя куда-то в сторону.

Баташов кивнул головой и, сказав на прощание: «Честь имею», – торопливо вышел из кабинета.

5

Кареты и чадящие дымом авто нескончаемой вереницей подъезжали ко всем четырем подъездам Зимнего дворца. Существовал неписаный порядок, согласно которому каждый из приглашенных во дворец должен был знать, к какому из подъездов явиться. Для великих князей был открыт подъезд «Салтыковский», придворные лица входили через подъезд «Их величеств», гражданские чины являлись к «Иорданскому», а военные – к «Комендантскому», и поэтому толчеи там никогда не было.

В отличие от прежних торжественных приемов, когда великосветская знать старалась показать себя во всем блеске, нынешнее собрание то ли от непомерной жары, то ли от страшной угрозы, нависшей над страной и столицей в частности, не блистало ни золотом офицерских погон, ни серебром придворных мундиров, ни сиянием звезд высокопоставленных гражданских чинов. Только иностранные послы да военные агенты, несмотря ни на что, были по самое горло упакованы в свои парадные мундиры. И теперь, с трудом взбираясь по широкой беломраморной лестнице на второй этаж, они усиленно пыхтели и отдувались, явно завидуя облегченной форме остальных. Среди посольских Баташов неожиданно увидел недавно прибывшего в Петербург сотрудника британского военного атташе – капитана Уинстона Джилроя. Затянутый в ярко-красный мундир королевской гвардии, он то и дело обтирал платком свое покрасневшее от жары и духоты лицо. Седые усы поджарого британского офицера от обилия на лице влаги опустились вниз. Весь его явно не джентльменский вид говорил о том, что он, в конце концов, смирился с условиями жизни в варварской стране и на лучшее больше не претендует. Помахивая газетой, словно веером, англичанин с безразличным видом прохаживался у раскрытых окон Николаевского зала, постепенно заполняемого приглашенными лицами.

Перед отъездом в столицу генерал-квартирмейстер Постовский показал Баташову фотографию Джилроя и предупредил, что он прошел большую школу нелегальной разведки не только в Индии, но и на Балканах и, вполне вероятно, был замешан в событиях, произошедших недавно в Сараево. Пожелтевшее фото запечатлело опирающегося на трость бравого вида офицера с приятными чертами лица, с ежиком седых волос на голове и седыми же усами, по-джентльменски загнутыми вверх, с незабываемым взглядом пронзительных и настороженных глаз. Еще тогда ему показалось, что он где-то видел этого человека, эти необычайно пронзительные глаза. Но сколько не напрягал память, так и не вспомнил.

И вот теперь, скрытно наблюдая за британским разведчиком, он заметил еще одну его особенность. Тот смотрел на интересующих его людей словно гриф, долго и пронзительно, резко, всей шеей переводя взгляд, успевая в то же время незаметно стрельнуть внимательным взором и вокруг себя. И все-таки он уже где-то видел этого «грифа», как он окрестил англичанина, с точно такими повадками. По своему опыту он знал, что единственно, что у человека не меняется с годами, так это голос, глаза и повадки. «На моем пути попадалось не так уж и много британцев, – думал он, – неужели это тот попавшийся ему в горах Памиров купец, который указал ему неверную дорогу? Из-за чего чуть было не погибла экспедиция, которую он возглавлял. Правда, тот выглядел много моложе. Но это и понятно, ведь прошло более двадцати лет. Тот точно так же резко поворачивал голову и зыркал по сторонам своими явно не восточными глазами. Так это был не купец, а скорее всего один из организаторов британской «Большой игры» на Востоке, которую отнюдь не благородными методами вела Великобритания, постоянно вставляя палки в колеса разрастающейся Российской империи, тоже имеющей там свои интересы». Эти мысли заставили Баташова еще внимательнее присмотреться к британскому офицеру.

Опытным взглядом разведчика он уловил подозрительное движение уже знакомого ему по Генеральному штабу поручика Павлуши, который накручивал концентрические круги, центром которых был капитан Джилрой. Баташов заметил, как тот, приблизившись к англичанину, подавал ему какие-то знаки. Занятый обтиранием обильно струящегося по лицу пота, Джилрой, казалось, не замечал ничего вокруг. Но это казалось только на первый взгляд. Баташов, не выходя из-за своего укрытия – разлапистой пальмы, стоявшей в бочке у окна, неожиданно поймал на себе мимолетный, настороженный взгляд британца и понял, почему тот не стал замечать настойчивого поручика, несколько раз «случайно» задевшего его локтем.

«Достойный противник», – подумал о британском разведчике Баташов.

«А за этим хлыщом, – глядя вслед поручику, спешащему навстречу только что прибывшему генерал-квартирмейстеру Монкевицу, – надо понаблюдать. Что-то здесь не чисто».

Увидев Баташова, генерал Монкевиц поманил его к себе рукой, а когда тот подошел, торжественно объявил:

– Евгений Евграфович, сейчас должен подойти главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич. Он хотел познакомиться с вами поближе.

– Буду рад ему представиться, – ничем не выдавая своих чувств, промолвил Баташов.

Вскоре из коридора донесся непонятный шум, словно зашуршали поднятые внезапным порывом ветра пересохшие листья. И чем ближе к Николаевскому залу приближался шум, тем яснее и понятнее становился его источник – поздравительные возгласы офицеров, придворных и чиновников, которые спешили поздравить великого князя с назначением. Вскоре послышались и его тяжелые и широкие шаги. Окруженный свитой и шумной толпой поклонников, он величественно вошел в зал и, увидев офицеров Генерального штаба, окруживших Монкевица, направился к ним.

Баташов впервые видел так близко великого князя, который в окружении своей гвардейской свиты выглядел еще представительнее. Чрезвычайно высокого роста, стройный и гибкий, он шествовал с горделиво поднятой головой. Одетый в китель защитного цвета с золотым генерал-адъютантским аксельбантом и узкие рейтузы с ярко-красными лампасами, великий князь выглядел довольно моложаво. Загорелое лицо его с небольшой бородкой было властным, строгим и решительным, таким, каким и должно быть чело начальника-вождя. Его хищный, пронзительно-пристальный взгляд как бы говорил, что он видит все и ничего не прощает. Движения были уверенными и непринужденными, разговаривал он с сопровождавшими его офицерами резким, громким, немного гортанным голосом, привыкшим повелевать с какой-то полупрезрительной небрежностью. Это и понятно, ведь он был гвардейцем с ног до головы и вместе с тем человеком неподражаемым. Обо всем этом генерал Баташов успел подумать, пока великий князь величественно шествовал в центр зала.

– Господа офицеры! – подал команду генерал-квартирмейстер. Генштабисты, все как один, четко повернулись лицом к великому князю, преданно поедая высшее начальство глазами. Стал по стойке «смирно» и Баташов.

– Господа офицеры! – добродушно произнес главнокомандующий, великодушно поприветствовав всех кивком головы.

В это время в зал шумно вошел военный министр Сухомлинов, о чем-то громко споря с председателем Государственной думы Родзянко.