После слов благословения армии, произнесенных царем в заключение, офицеры, все как один, встали на одно колено словно перед полковым знаменем. Вслед за этим прозвучало громогласное, перекатывающееся под сводами зала восторженное «Ура!», которого никто никогда здесь раньше не слышал. В этом несмолкаемом звуке как будто звучал ответ Создателю на Его призыв стать всем на защиту Родины, Царя и попранных прав России.

Офицеры гвардии, обступив царя, со слезами на глазах целовали ему в экстазе руки, края одежд царевен и царицы…

Торжественно прозвучали в зале слова молитвы «Спаси, Господи, люди Твоя», сменившейся затем гимном…

Внезапно с обычной стремительностью великий князь Николай Николаевич, главнокомандующий русских армий, бросился целовать французского посла Палеолога, почти задавив его всей своей массой. Офицеры из его свиты, воодушевленные этим порывом, восторженно возопили:

– Да здравствует Франция… Да здравствует Франция… – Эти патриотические здравицы сразу же подхватили многие участники этого пьянящего и захватывающего действа.

На Александровской площади теснилась бесчисленная толпа с флагами, знаменами, иконами и портретами царя. Еще больше народу собралось поглазеть на царя и послушать его речь на Дворцовой набережной. Кого там только не было! Лабазники и приказные, отставные офицеры и чиновники, домохозяева и мелкие предприниматели, рабочая аристократия и зажиточное крестьянство из окрестных сел – все они собрались у Зимнего дворца, чтобы выразить верноподданнические чувства, излить свой патриотический угар, которые обуяли их при первых звуках военных труб. Все они кричали «Ура!», провозглашали здравицы государю императору и славному русскому оружию. Крики эти в открытые настежь окна доносились и в Николаевский зал.

Только по настойчивому настоянию императрицы Николай вышел на балкон, подозрительно косясь на бастионы Петропавловской крепости, помня, как оттуда на Крещение в 1905 году орудие, находящееся на Стрелке Васильевского острова, выстрелило по нему и свите не фейерверком, а шрапнелью, ранив полицейского, стоящего в оцеплении. С тех пор он не любил выходить на люди.

Завидев царя, весь люд, находящийся на Дворцовой набережной, мгновенно бухнулся на колени, и разноголосый хор грянул: «Боже, царя храни…» Казалось, что в эту минуту для тысяч людей, которые беззаветно, искренне верили своему батюшке-царю, как своему верховному заступнику, как великому самодержцу, отмеченному Богом, настало время искреннего выражения своих патриотических чувств.

Звонкие крики «Ура!» перемежались со здравицами в адрес императоров России и Франции, православного воинства и всего русского народа.

Воодушевленный торжественным действом, произошедшим в Николаевском зале Зимнего дворца, Баташов уже несколько по-другому, чем накануне, смотрел на разворачивающиеся вокруг него события. Глядя на искренний, непоказной восторг толпы, он, невольно поддавшись ее влиянию, вместе со всеми кричал «ура», приветствуя императора, неожиданно поверив в его силу и ум, способный привести страну к победе. Задумавшись о новых, необычных чувствах, всколыхнувших его душу, он неожиданно для себя вышел к гулкой арке Генерального штаба.

«Как работягу-мерина неведомая сила тащит к рабочему хомуту, так и меня тянет к месту службы, – подумал он. – Зайти или не зайти? Все-таки надо зайти, попрощаться перед отъездом с офицерами, объясниться, почему не удался офицерский ужин в «Англетере».

Поднимаясь по лестнице, Баташов увидел штабс-капитана Воеводина и сразу же вспомнил о его просьбе.

«О господи, – с сожалением подумал он, – я же так и не успел поговорить с Монкевицем о Воеводине. Хотя этот вопрос сейчас явно был бы не к месту».

– Иван Константинович, я так и не смог ничего для тебя сделать, – честно ответил он на вопрошающий взгляд офицера.

– Как же мне теперь быть? – спросил тот с сожалением.

– Ты не отчаивайся, – успокоил штабс-капитана Баташов, – по прибытии в армию я попытаюсь что-нибудь для тебя сделать. А у меня к тебе встречная просьба, – вспомнив о подозрительном поведении поручика «Пашеньки», сказал после некоторого раздумья Баташов.

– Я готов выполнить любую просьбу.

– Но этот наш разговор должен остаться между нами, – предупредил генерал.

– Ваше превосходительство, – не выдержал Воеводин, – что вы со мной разговариваете как с еврейским школяром, которого батька, прежде чем послать за чем-нибудь, сек как сидорову козу.

– Иван Константинович, ты же профессионал, а раз так, то умей сдерживать свои эмоции. И, кроме всего прочего, мы договорились обращаться друг к другу на «ты»!

– Прошу прощения, Евгений Евграфович, – виновато промолвил офицер, – я внимательно слушаю, – все еще не решаясь перейти на «ты», добавил он.

– Ты хорошо знаешь поручика Пашу?

– Вы имеете в виду поручика Станиславского Павла Сергеевича – помощника Николая Августовича?

– Да!

– Откровенное говоря, я о нем ничего, ни хорошего ни плохого, сказать не могу.

– Отчего же?

– Непонятен он мне. Вроде из хорошей семьи. Окончил Павловское пехотное училище по первому разряду. Служил в гвардейском полку. Вот и все хорошее, что я могу сказать.

– А что в нем тебе непонятно?

– Во-первых, скоропостижный уход из гвардии…

– Но может быть, он видит себя прирожденным разведчиком? – предположил Баташов.

– Ну какой из него разведчик, если он однажды секретный пакет потерял.

– И что, его не отдали под суд военного трибунала? – удивился Баташов.

– Насколько я знаю, за него заступился сам начальник Генерального штаба. В общем, темная история.

– Ты сказал «а», так говори «б», – нетерпеливо произнес Баташов, но заметив краем глаза, что к их разговору прислушивается поручик Станиславский, прогуливающийся по коридору первого этажа, молча увлек штабс-капитана за собой к выходу. Только пройдя через арку Генерального штаба на Александровскую площадь, Баташов сказал многозначительно:

– Там слишком много ушей.

– Во-вторых, – продолжал прерванный разговор Воеводин, – офицеры делопроизводства по Австро-Венгрии, где он в настоящее время служит, почему-то его недолюбливают…

– Зато начальник в нем души не чает, – усмехнулся Баташов, вспомнив об обещании Монкевица наградить всезнающего офицера за приятную для него весть. – В общем, темная лошадка, – резюмировал Баташов.

– Я бы с ним в разведку не пошел, – поддержал генерала Воеводин.

– Теперь слушай меня внимательно, – таинственным голосом промолвил Баташов, – я видел сегодня этого поручика в Николаевском зале…

– Тут нет ничего удивительного, – уверенно произнес штабс-капитан, – генерал-квартирмейстер постоянно таскает его по всем совещаниям и заседаниям как своего личного секретаря.