Но потом в его голове звучит голос Мэрион, так громко и отчетливо, что ему хочется заплакать: «Не глупи, Билл. Речь сейчас идет не о том, чтобы нравиться, речь идет о деле. Ты просто глупишь, верно?»

– Я так понимаю, вы помните нашу беседу?

– Да, – говорит Уотт своей мертвой жене Мэрион.

– В частности, припоминаете ту часть беседы, в которой признались, что приятно удивлены?

Это такое многословное высказывание, что Уотт ошарашен. Его злит, что Мануэль использует такие слова, как «признаться» и «приятно». Но он должен ответить. Он просит прощения и спрашивает, чему ему полагалось быть «приятно удивленным»?

Мануэль мурлычет:

– Ну, знакомству со мной.

Уотт с досадой восклицает:

– Я не помню, чтобы говорил что-либо подобное!

– Вы не помните, как говорили мне, что можете водить машину лучше Стирлинга Мосса в любой день недели?

– Это ложь. Вы лжете.

Пока Мануэль перебирает свои заметки, Уотт понимает, что он ссылается на возвращение из «Кэрнбана» на машине за одну ночь. Мануэль не упоминает Дикова или клуб «Гордон». Уотт замечает Дэнди на скамьях для публики, откинувшегося на спинку, счастливого.

– Припоминаете ли вы, как в тот вечер, – доносится на него голос Мануэля, – вы подняли вопрос о том, что были избраны или выдвинуты на пост президента Торговой гильдии Глазго?

Один или два юриста на местах для адвокатов медленно поднимают головы, чтобы посмотреть на Уильяма Уотта. Профессионалы переглядываются со сжатыми губами. Президент? Торговой гильдии? Они не ослышались? Как случилось, что Питер Мануэль стал обсуждать Гильдию?

Уотт смущен и заверяет лорда Кэмерона:

– Вне всяких сомнений – нет.

– Вы не помните разговора о Торговой гильдии?

– Нет.

– В самом деле?

– Я совершенно не помню этого аспекта нашей беседы. Нет!

Мануэль делает спокойный вдох и спрашивает:

– За шесть с половиной месяцев до нашей встречи в «Уайтхолле» вы отвозили Скаута О’Нила в полицию?

Уотт видит поверх плеча Мануэля, как Дэнди подается вперед, сжав губы. Питер выдает невинную полуулыбку. Уильям вцепляется в поручень. Нет смысла отрицать. Данная тема уже поднималась в суде. Скаут говорил об этом. Уотта уже спрашивали об этом, когда он стоял на свидетельской трибуне.

– Отвозил.

– И, – Мануэль пролистывает свои записи, – отвозили примерно двадцать шестого мая тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года?

– В самом деле?

Речь идет не о ночи, которую они провели вместе. Лорд Кэмерон должен прервать эту линию допроса.

– Хм-м, я не знаю… Всякие там даты и тому подобное…

Мануэль медленно кивает, быстро улыбается.

– Полагаю, вы встретились с мистером О’Нилом в клубе «Гордон» той ночью, не так ли?

Теперь и Диков подается вперед.

– И я отвез его в полицию, – говорит Уотт, уводя тему от клуба «Гордон» так быстро, как только возможно, – чтобы рассказать там, что он продал вам револьвер, который был пущен в ход в деле Бернсайда.

– Тем не менее вы встретились с ним в клубе «Гордон»?

Лорд Кэмерон вмешивается:

– Эти вопросы выходят за рамки, очерченные в моих первоначальных указаниях, мистер Мануэль.

Но они не выходят за рамки. Четыре человека в зале суда знают это. Мануэль смотрит на Уильяма Уотта и приподнимает брови. Он издает короткий смешок – ха! – и снова смотрит на свои бумаги.

Уотт видел нынче утром в газете фотографию миссис Мануэль. Она просто маленькая женщина. Обычная.

– Когда в тот раз вы встретились со Скаутом О’Нилом, вы дали ему денег, чтобы он рассказал полиции ту историю?

– Разумеется, нет.

Мануэль пытается дискредитировать Скаута, что весьма устраивает Уотта; он куда больше радуется этому направлению допроса.

– Вы давали ему деньги?

– Нет. Это ложь.

– Нет, давали, – уверенно говорит Мануэль. – Вы дали ему деньги. Когда после завезли его домой, вы дали ему деньги.

Вообще-то какая разница, ложь невелика, поэтому Уотт объясняет Кэмерону:

– Парень был в обносках. Его одежда была в лохмотьях. Я лишь дал ему фунт на выпивку.

Мануэль дает усвоить это заявление и говорит, словно размышляя вслух:

– После вы встретились с ним в клубе «Гордон»… А что полиция сделала с информацией, которую дал ей мистер О’Нил?

– Ничего.

– Ничего?

– Ничего. Они вообще ничего не сделали. Они меня не слушали.

– Почему?

Уотт роняет подбородок на грудь. Ему не нужно отвечать. Все знают. Пресса на скамьях знает. Все в городе знают. Уотт не заслуживает доверия.

Мануэль внезапно спрашивает:

– Вы помните, как описали мне, как именно убили свою жену?

Уотт задыхается. Он старается сделать вдох, а когда ему это удается, голос его звучит слабо:

– Я никогда ничего подобного не говорил.

Мануэль явно разочарован ответом.

– Вы помните, как сказали, что никогда не собирались убивать свою дочь?

– Я этого не говорил.

– Вы помните, как сказали, что после того, как застрелили свою маленькую девочку, Вивьен, вам потребовались все силы, чтобы не обратить оружие против себя самого?

– Нет, не помню, потому что никогда ничего подобного не говорил.

Мануэль кивает, как будто ожидал именно такого ответа, и переворачивает страницу своих заметок, давая понять, что теперь события будут развиваться быстрей.

– Мистер Уотт, помните, как в ту ночь, после того как мы покинули дом вашего брата, вы предложили мне самый большой куш в моей жизни, если я наберусь духу и сыграю в игру по вашим правилам?

– И это тоже ложь.

– Вы не помните, как говорили это?

– Я такого не говорил.

– Вы, должно быть, страстно желали обелить свое имя?

– Да.

– Думаю, вы были в отчаянии, мистер Уотт?

– Я страстно желал обелить свое имя.

– Вы помните беседу, во время которой изложили план: я должен найти кого-нибудь, кто возьмет на себя вину за те преступления, «парня», кажется, так вы его назвали, чтобы вы могли обелить свое имя?

– Чепуха.

– Разве вы не говорили мне, что ваша единственная ошибка – то, что вы воспользовались паромом «Ренфрю», чтобы той ночью добраться до своего дома, и вас увидели?