свои имя и фамилию. Когда судья назвал время, которое он затратил на преодоление дистанции, среди спортсменов раздался дружный хохот. Но этого Колька не услышал. Он взлетел на трибуну, где ему вручили грамоту, а в качестве приза — электрический чайник.

Дома, рассматривая грамоту, кто-то из родственников недоверчиво спросил: «Слушай, а это ты не сам написал?»

Все очень обрадовались чайнику: «Наконец-то у нас будет современный электрический чайник!»

Но радость была недолгой. Колька с непроницаемым лицом заявил:

— Это мой кубок. Он достался мне потом и кровью. Кто из вас может пробежать двадцать километров? Никакого чая из него никто пить не будет.

Родным пришлось смириться. Вынув из книжного шкафа часть книг, Колька поместил туда чайник и прислонил к нему грамоту.

Просыпаясь и прежде чем лечь спать, Колька теперь каждый день долго смотрел на чайник. И каждый раз его лицо светилось счастливой улыбкой.

Снег

Биологи знают, что синие киты питаются крилем. Они внедряются в массу этих ракообразных креветок, которые в толще океанской воды парят в виде огромных, находящихся в постоянном движении облаков. В тот день таким китом ощущал себя я, медленно пробираясь сквозь пелену снега к автобусной остановке. Снег валил с потемневших небес не в виде отдельных снежинок, а сплошным потоком. Казалось, что ты находишься не в равнинном Петербурге, а где-то в горах и на тебя обрушиваются лавина за лавиной.

Я увидел троллейбус внезапно. Вначале даже не понял, что это такое. Ко мне приближался желто-оранжевый шар, похожий на инопланетный корабль, только летел он не по небу, а двигался по земле.

В салоне почти никого не было. На заднее сиденье, напротив меня, плюхнулся молоденький кондуктор. Он оторвал билет, и в то же мгновенье я перестал для него существовать. Он тоже нисколько не заинтересовал меня, и я готов был начать погружаться в свои мысли. Но не успел. Из кармана потрепанной куртки кондуктора послышались писклявые рулады.

— А, Серега, привет. Да хе… — Он исподлобья глянул на меня и поправился: — хреново все. Троллейбус набит, людей как селедок в бочке, не продохнуть, — потом усмехнулся и добавил: — шучу, ясен пень, шучу. Тебя не проведешь, сам кондуктор.

Я бы не обратил вниманья на эту болтовню, если бы даже в смехе молоденького кондуктора не уловил глубокую грусть, похожую на обреченность. Заскрежетали железные двери, но в салон никто не вошел.

— А если серьезно, Серега, если серьезно, то нашлась одна старая дура и все мне испоганила. И не лень ей было. Понимаешь, еду тут третьего дня, вдруг старуха меня подзывает. Она мне сразу не понравилась — рожа на петушиную похожа. Спрашивает, доедем ли мы до гипермаркета «Розовый кролик». Да, есть такой, для сексуально озабоченных. Отвечаю: не доедем. Минут пять проходит, опять подзывает и сиплым голосом: «А может, все-таки доедем?» Когда в четвертый раз все повторилось, я не выдержал и послал ее по полной. Она как ужаленная, вся в красных пятнах на ближайшей остановке выскочила.

Через два дня вызывают. Старая извращенка кляузу накатала. Да-да, Серега, теперь сам жалею. Ставят меня сейчас в основном на ночное время — не высыпаюсь, еле на ногах держусь. Днем-то я на курсы водителей хожу. Скорей бы их окончить, — в кабине ни одна сволочь не пристанет. Потом премии лишили. Да хрен с ней с премией, главное другое. Понимаешь, Серега, нам форму должны были скоро выдавать. Ох, как, Серый, она мне понравилась! Брюки синие, пиджак синий с золотой эмблемой на груди и серебряными полосками на рукаве.

Кондуктор набрал воздуха и мечтательно выдохнул:

— На, на… прокурорскую похожа. Красивая она, не описать! Вычеркнули меня из списка, сам видел. Сначала я там был, а теперь красной чертой.

После долгого молчания он продолжил:

— А знаешь, Серый, окончу курсы водителей и вернусь обратно в Пермь. Там у нас лучше, чем в этом холодном городе. Там бы форму не отняли из-за доноса какой-то ведьмы. А чего — получу права и на любой горэлектротранспорт смогу водителем устроиться. У нас в Перми с троллейбусами не очень, зато трамваев полно. Буду трамвай водить. И форму выдадут. Может, не такую красивую, зато отнимать никто не будет. Уеду я, Серега, обязательно уеду.

Скрежетали двери, мелькали остановки, бесшумная пелена снега совсем залепила окна. А я в них и не смотрел. Я не знал, где нахожусь и куда еду: домой или в далекий город Пермь.

Бумага

Володя всегда трепетал перед начальством. Он мог выносить голод, холод, оскорбления со стороны незнакомых и близких людей, любые неурядицы, однако даже слегка небрежный взгляд вышестоящего лица причинял ему невыразимые страдания. Такой взгляд словно толкал в пропасть. Володе казалось, что он летит в бездну, не за что ухватиться, воздуха не хватает и все в жизни рушится непоправимо. Руки и ноги переставали его слушаться, он застывал истуканом, не в силах вымолвить ни слова. Долгим взглядом Володя провожал начальника. В этом взгляде читалась мольба: «Оглянись, смени гнев на милость, я ведь ни в чем не виноват».

Несмотря на такую чувствительность, жить и работать он все-таки мог. Со временем страхи постепенно притуплялись, обиды забывались.

И все было ничего, пока в науке не настали тяжелые времена. Высоким чиновникам захотелось узнать, кто из научных сотрудников работает хорошо, а кто плохо, кому зарплату, и без того невеликую, оставить на прежнем уровне, а кому можно уменьшить. Они долго ломали головы и решили оценку всего научного процесса свести к количеству выпускаемых ученым публикаций. Например, Иванов за год написал пять статей, а Петров — только одну. У чиновника в голове полная ясность:

Иванов — настоящий ученый, ну а Петров… Достоверные факты из истории науки, свидетельствующие о том, что Макс Планк за всю свою научную жизнь выпустил всего несколько работ, а постоянная Планка до сих пор используется физиками всего мира, что нобелевские лауреаты Мария Кюри и Иван Петрович Павлов писали немного и нечасто, а Гриша Перельман за несколько лет и вовсе не отметился ни одной публикацией, мало волновали чиновничий мир. И его понять можно. В качестве работ, поди, разберись, а с количеством все ясно: десять больше двух, критерий найден!

Дальше — больше. Численность статей стали закреплять за институтами. Попробуй недобери: финансирование учреждения сразу сокращается — ни приборов тебе, ни реактивов, ни зарплаты. Как следствие, директора институтов начали волками смотреть на малоплодовитых сотрудников. Грянули собрания, заседания, скандалы.

Для Володи