Грандиозные труды Башляра, описания феноменологов научили нас, что мы живем не в гомогенном и пустом пространстве, но, напротив, в пространстве, заряженном качествами, в пространстве, которое возможно неотступно преследуют призраки… Пространство, где мы живем, пространство, увлекающее нас за пределы сами себя, пространство, в котором как раз и развертывается эрозия нашей жизни, нашего времени и нашей истории – это пространство, которое подтачивает нас и изборождает нас морщинами, само по себе является еще и гетерогенным. Иначе говоря, мы живем не в вакууме, внутри коего можно располагать индивидов и вещи; мы живем в рамках множества отношений, определяющих местоположения, не сводимые друг к другу и совершенно друг на друга не накладывающиеся [Фуко 2006: 194–195].

Гетеротопия имеет свойство сопоставлять в одном единственном месте несколько пространств, несколько местоположений, которые сами по себе несовместимы. Именно так театр сменяет на прямоугольнике сцены целый ряд чуждых друг другу мест; именно так кинотеатр являет себя нам как прямоугольный зал, в глубине которого, на двухмерном экране мы видим проекцию трехмерного пространства; но, возможно, самым древним из примеров этих гетеротопий, имеющих форму противоречащих друг другу местоположений, является сад [там же: 196].

Бразилиа, задуманная как город будущего, город развития осуществленной утопии, не была связана привычками, традициями и занятиями прошлого страны и ее больших городов: Сан-Паулу, Сан-Сальвадора и Рио-де-Жанейро. Подобно Санкт-Петербургу Петра Великого, Бразилиа должна была стать образцовым городом, центром, преобразующим жизни проживающих в нем бразильцев [Скотт 2005: 196].

Хотя общая топология города производит впечатление необычайно четкого понимания абстрактного плана, практическое знание города уменьшается от наложения этой систематической рациональности [Holston 1989 цит. по Скотт 2005: 206].

А. Строителей Бразилиа, которые должны были в нем проживать, оказалось гораздо больше, чем предназначенных для них мест. И таким образом вокруг города возник район Бандейранте, убогая фавела, огромный slum из бараков, притонов и злачных мест.

Б. Южные суперкварталы построены раньше и лучше, чем северные; последние сооружены на скорую руку, и, хотя они моложе, уже выказывают признаки обветшания. Как следствие, занимающие высокие должности чиновники предпочитают жить в южной части, а не в северной.

В. Число переселенцев превысило запланированное, и Бразилиа не смогла вместить всех, кто в ней работает. Так возникли города-спутники, которые в считанное число лет увеличили количество населения в десять раз.

Г. Промышленные боссы и крупные частные предприниматели отказались селиться в суперкварталах, расположились в коттеджах, параллельно двум «крыльям» города.

Д. Упразднение перекрестков и удлинение пешеходных путей привело к тому, что улицы оказались предназначены только для автомобилистов. Расстояния между суперкварталами, а равно между суперкварталами и «туловищем» затрудняют поддержание связей и подчеркивают неравноценность зон обитания [Эко 1998: 257].

Утопии утешают, ибо, не имея реального места, они, тем не менее, расцветают на чудесном и ровном пространстве; они распахивают перед нами города с широкими проспектами, хорошо возделанные сады страны благополучия, хотя пути к ним существуют только в фантазии. Гетеротопии тревожат, видимо, потому, что незаметно они подрывают язык… потому что они «разбивают» нарицательные имена или создают путаницу между ними; потому что они заранее разрушают «синтаксис», и не только тот, который строит предложения, но и тот, менее явный, который «сцепляет» слова и вещи (по смежности или противостоянию друг другу). Именно поэтому утопии делают возможными басни и рассуждения: они лежат в фарватере языка, в фундаментальном измерении фабулы; гетеротопии (которые так часто встречаются у Борхеса) засушивают высказывание, делают слова автономными; оспаривают, начиная с ее основ, всякую возможность грамматики; они приводят к развязке мифы и обрекают на бесплодие лиризм фраз [Фуко 1994: 6].