Мишель де Серто, подобно многим исследователям городской повседневности, напрямую связывает формально-рациональные логики места с возможностями его визуальной репрезентации. При этом «предельным местом» для него является именно современный город, ставший доступным взгляду наблюдателя благодаря небоскребам и высотным зданиям:

Любопытно, что возможность окинуть город единым взглядом для де Серто синонимична возможности представить город как единое целое. «Оптическое» связывается с «теоретическим». Почему? Потому что в выбранной де Серто логике (рас)смотрения визуальное и теоретическое суть два симметричных способа ухода от конкретной человеческой практики: один в дискурсе, другой – в пространстве.

Собственно, для де Серто пришествие высокого модернизма на городские подмостки знаменуется вытеснением «телесного» средневекового города (с его кривыми улочками, отсутствием перспективы, всепроникающим зловонием) современным «паноптическим» пространством: визуальные оси подменяют собой пешеходные маршруты, просматриваемость становится важнее проходимости.

Другая дихотомия, которую де Серто привлекает на свою сторону в войне с трансцендентным паноптическим городом: маршрут vs. карта. Эта понятийная оппозиция была операционализирована лингвистами Уильямом Лабовым и Шарлоттой Линде, предпринявшими анализ описаний жителями Нью-Йорка своих квартир [Linde, Labov 1975]. Карта – это нарратив типа «Гостиная находится через коридор от кухни». Маршрут – это повествование в духе «вы спускаетесь по лестнице, поворачиваете направо и оказываетесь в подвале». По свидетельству авторов, лишь 3% ньюйоркцев описали свое жилище в логике карты. Подавляющее же большинство избрали в качестве схемы повествования маршрут, то есть последовательность конкретных операций. Де Серто комментирует результаты исследования Лабова и Линде:

И далее:

Ответ он находит в истории картографии.

Дело в том, что маршрут не только обладает своего рода онтологическим приоритетом перед картой (как атрибут проживаемого пространства перед слепком пространства географического); карта исторически – производная от маршрута. Де Серто замечает:

В XV–XVII веках карта становится более автономной от породивших ее маршрутов, хотя на ней сохраняются «нарративные» фигуры (изображения кораблей, животных и персонажей); они выполняют функцию указания на предшествовавшие ее появлению операции – транспортные, военные, архитектурные, политические или коммерческие:

Однако карта постепенно берет верх над этими фигурами, колонизируя пространство и мало-помалу избавляясь от иллюстративных указаний на породившие ее практики. Маршрутные дескрипторы исчезают, рациональность практического действия отступает под натиском рациональности формальной29. Отступает куда? Если вернуться к исследованию Лабова и Линде – в область повседневных действий, в сферу, не «колонизированную» принуждением планировщика.

Что интересно, в цитируемом тексте М. де Серто клише «утопии» неоднократно применяется к модернистскому городу, «городу-концепции». Утопическое воображение – один из мощных ресурсов формально-рационального мышления, воплощенного в планировании и проектировании мест. Прежде всего, их объединяет представление о пространстве как однородном и гомогенном, изначально не наполненном и лишь предназначенном для наполнения телами, объектами, действиями. Образцом такого «места без места», спланированного в мельчайших деталях и созданного без малейших отклонений от плана, может служить веб-сайт. Каждый сайт – это утопическая территория в виртуальном пространстве. Если страницы-помещения «виснут», ссылки-коридоры приводят «не туда» или вообще заканчиваются «тупиком», то проблема не в сопротивлении среды и не в несовершенстве человеческого материала – на которые всегда может сослаться преобразователь физического пространства – а исключительно в ошибках плана или его реализации.