– Вы хотите снимать наши спектакли на пленку? – спросилШтерн. – Но как же звук, слова?

– Нет, мы с моим компаньоном хотим создать кинематографнового типа, который станет полноправным искусством. Сценариусы будутсочиняться литераторами с именем. Играть в фильмах мы пригласим не случайныхлюдей, а первоклассных актеров. Мы не будем, как другие, довольствоватьсякартонными или холщовыми декорациями. Но самое главное – мы заставим миллионылюдей полюбить лица наших «старов». Это американское слово значит «звезда». О,у этой концепции огромное будущее! Игра выдающегося театрального актера подобнаживому цветку – она очаровывает, но чары заканчиваются, когда закрываетсязанавес. Я же хочу сделать ваше искусство нетленным при помощи золотой пленки.Что вы об этом думаете?

Все молчали, многие обернулись к Штерну. Тот поднялся. Быловидно, что он не хочет расстраивать благодетеля.

– М-м-м… Почтеннейший Андрей Гордеевич, я понимаю вашежелание иметь большую прибыль, оно естественно для предпринимателя. Я и сам,видит Бог, никогда не упускаю случая подоить золотую телочку. – По комнатепрокатился смешок, и Ной Ноевич комично склонил голову: мол, грешен, грешен. –Но разве вас не устраивают результаты наших московских гастролей? Думаю, такихсборов не знавал еще ни один театр, не в обиду друзьям из Художественного будьсказано. Сегодняшняя премьера дала более десяти тысяч! Разумеется, будет толькосправедливо, если прибыль мы станем делить с приютившей нас компанией вовзаимовыгодной пропорции.

– Десять тысяч рублей? – повторил Шустров. – Это смешно.Удачную фильму посмотрит не менее миллиона человек, каждый заплатит в кассу всреднем полтинник. Минус затраты на производство и комиссия театровладельцев,плюс продажа за границу и торговля фотооткрытками – чистого барыша выйдет неменьше двухсот тысяч.

– Сколько? – ахнул Мефистов.

– А в год мы намерены производить таких картин не менеедюжины. Вот и считайте, – спокойно продолжил Андрей Гордеевич. – Притом учтите,господа, что «стар» будет получать у нас до трехсот рублей за день съемки,актер второго плана вроде господина Разумовского или госпожи Регининой – сто,третьего плана – пятьдесят. И это не считая всенародного обожания, котороеобеспечит наша собственная пресса вкупе с гениальным даром Ноя Ноевичасоздавать сенсации.

Внезапно поднялась Элиза. Ее лицо пылало вдохновением, ввысокой прическе мерцали жемчужные капельки.

– Где во главе угла оказываются деньги, настоящему искусствуконец! Вы подарили мне эту розу, и она, конечно, прекрасна, но вы ошибаетесь,когда называете ее живой! Она умерла, как только вы подвергли ее золотомуплену! Она превратилась в мумию цветка! То же и с вашим кинематографом. Театр –это жизнь! И, как всякая жизнь, он одномоментен, неповторим. Точно такогомгновения никогда больше не будет, оно неостановимо, и именно поэтомупрекрасно. Вы, фаусты, мечтающие остановить прекрасное мгновение, не возьмете втолк, что зафиксировать красоту нельзя, она тут же умрет. Об этом и пьеса,которую мы сегодня сыграли! Поймите, Андрей Гордеевич, вечность и бессмертие –враги искусства, я боюсь их! Спектакль может быть хорошим или плохим, но онживой. А фильма – это муха в янтаре. Совсем как живая, только мертвая. Никогда,вы слышите, ни-ко-гда не стану я играть перед этим вашим ящиком с егостеклянным зраком!

Боже, до чего она была хороша в этот миг! Эраст Петровичприжал к левому боку ладонь – защемило сердце. Он отвел глаза, сказал себе:«Да, она прекрасна, она – волшебство и чудо, но она не твоя, она тебе чужая. Неподдавайся слабости, не теряй достоинства».

Надо сказать, что математически сухое выступление Шустровамало кому понравилось. Предпринимателю если и похлопали, то из вежливости, авот страстную речь Элизы встретили одобрительными криками и рукоплесканиями.

Гранд-дама Регинина громко спросила:

– Стало быть, сударь, вы расцениваете меня втрое дешевле,чем госпожу Альтаирскую?

– Не вас, – стал объяснять ей предприниматель, – а весомостьвашего амплуа. Видите ли, я намерен активно использовать при съемке новый приемпод названием «блоу-ап», то есть показ лица актера во весь экран. Для этойтехники предпочтительны лица безупречно привлекательные и молодые…

– …А старые хрычи и хрычовки вроде нас с вами, Василисочка,кинематографическому бизнэсу не интересны, – подхватил резонер. – Нас выкинут,как изношенные башмаки. Однако на все воля Божья. Я старый калач, и от бабушкиушел, и от дедушки, а от кинематографа подавно укачусь. Правда,лисичка-сестричка? – обратился он к своей соседке Лисицкой.

Но та смотрела не на Разумовского, а на миллионера, улыбаясьему приятнейшим образом.

– Скажите, милый Андрей Гордеевич, а намерены ли вы делатькартины готического направления? Я читала в газете, что американская публикаполюбила фильмы про вампирш, колдуний и ведьм.

Поразительная все-таки у господина Шустрова была особенность– учтивейшим тоном говорить людям ужасные вещи:

– Мы думаем об этом, мадам. Но исследования показывают, чтодаже отрицательная героиня, будь то колдунья либо вампирша, должна обладатьпривлекательной внешностью. Иначе публика не станет покупать билеты. Думаю, свашим специфическим лицом крупного плана лучше избегать.

«Специфическое лицо» Ксантиппы Петровны немедленнорассталось с улыбкой и исказилось презлобной гримасой, которая шла ему гораздобольше.

Разговор о кинематографе вскоре заглох, хоть Шустров ипытался к нему вернуться. Когда все встали из-за стола и разбрелись кто куда,он подошел к Эрасту Петровичу и стал объяснять, что киносценарист – оченьперспективная профессия, сулящая большую славу и огромные доходы. Капиталистпредложил устроить встречу со своим партнером, мсье Симоном, который сумеетрассказать об этом лучше и вообще очень занимательный человек. Но Фандорин ниперспективной профессией, ни занимательным партнером не заинтересовался ипоспешил отделаться от нудного собеседника.

Тогда Шустров взял в оборот Элизу. Отвел ее в сторону иначал что-то говорить с очень серьезным видом. Она слушала, вертя в рукахзолотую розу, и благосклонно улыбалась. Наглец позволил себе взять ее залокоть, а она не отстранилась. И уж совсем не понравилось Фандорину, чтомолодой человек вывел ее из комнаты. Эраст Петрович проходил мимо с сигарой ислышал, как Шустров сказал:

– Элиза, мне нужно поговорить с вами наедине по важномуделу.

– Что ж, проводите меня до уборной, – ответила она,скользнув быстрым взглядом по фандоринскому лицу. – Я хочу снять грим.

И они вышли.