— Жуанвиль! — с укором сказала Маргарита, чувствуя себя чудовищной лицемеркой, но Жуанвиль лишь упрямо вздернул свой маленький острый подбородок.

— Ох, ваше величество, не одергивайте меня хотя бы сейчас. Уж после тогото, как мы с вами набегались по этой лестнице, черт бы ее побрал! В один солнечный день вы на ней шею свернете, и как-то это понравится его величеству? Ну, в самом деле, прячетесь, ровно воры, в собственном доме — а все оттого, что ее величество королева Бланка не любит, когда вы уединяетесь с ее сыном, своим законным супругом! И что же тут удивляться, что у французской короны досель нет наследника — откуда же ему взяться с такими порядками?!

Оборотной стороной открытости Жуанвиля была его запальчивость: раз начав говорить все, что думает, он не умел вовремя остановиться. К счастью, рот он открывал редко: разве что в присутствии Людовика, которому эти выходки Жуанвиля ужасно нравились; или с Маргаритой наедине, что, впрочем, случалось нечасто.

Потому, быть может, они и сошлись так коротко, что оба могли говорить друг с другом безо всяких обиняков, не чувствуя ни вины, ни стыда.

И всетаки Маргарита сказала:

— Тише, Жан, не бранитесь. И уж тем более не поминайте нечистого под одною крышей с его величеством.

— Простите, — пробормотал юноша, потупив взгляд и заливаясь краской до самой шеи, отчего Маргарите вновь захотелось, чтоб он вправду был щенком и его можно было бы сей же час потрепать за ухом. — Вот только, — проговорил он после недолгого молчания, — думаю, в глубине души его величеству нравится все это не больше, чем вам. Просто он никогда и в мыслях не пойдет наперекор своей матушке…

— И это не так уж дурно, не правда ли?

— Временами — ужасно дурно. Да только попробуйте ему об этом сказать.

Маргарита вздохнула, покачав головой.

— Знаете, Жан, а ведь ни с кем другим я не могла бы вести такой разговор.

Он вскинул голову и улыбнулся ей почти шаловливо.

— Знаю, мадам. Я тоже.

— Моим дамам, — продолжала Маргарита медленно, не ответив на его улыбку, — я до конца доверять не могу. Ни одной из них, даже Филиппе… я порой думаю, что она лишь делает вид, что не предает меня королеве Бланке. А та, в свою очередь, делает вид, будто знает меньше, чем ей ведомо на самом деле… И только в вас я уверена, потому что, — тут она слегка улыбнулась, — я знаю, что вы и Людовику говорите все то же, что мне.

— Не все, что вы! Если б я ему все сказал, да теми же самыми словами, он бы меня в паломничество услал аж в самый Иерусалим.

— Не надо про Иерусалим, — попросила Маргарита, встревожившись при воспоминании о том, сколь часто в разговорах Луи стал поднимать тему возможного крестового похода.

Жуанвиль замолчал. Маргарита протянула ему платок, и он принял его с учтивостью, но без благоговения, за малейшими признаками которого Маргарита зорко следила, дабы вовремя их пресечь. Она подумала вдруг, что, будь Филиппа де Суассон и впрямь наушницей Бланки, та давно не преминула бы обвинить Маргариту в любовной связи с Жуанвилем… Хотя, впрочем, Бланка слишком хорошо знала своего сына, чтобы понимать: в подобный навет Луи никогда не поверит.

— Знаете, — сказала Маргарита, обращаясь скорее к себе, чем к Жуанвилю, — а ведь может статься, она сейчас приходила нарочно для того, чтобы проверить, у себя ли я. А если не у себя — чтоб заставить меня уйти от Людовика… если бы я вдруг была там.

Жуанвиль помолчал мгновенье, будто обдумывая такую вероятность. После чего ответил тихо:

— Да, ваше величество. Такое очень может быть.

— Боже! — Маргарита всплеснула руками и снова почти что упала в кресло. — И как, как мы с Людовиком можем… когда она… когда так… вправду, Жан, вы только что все так верно сказали, и я совсем, совсем не знаю, что делать!

— Идите к нему, — сказал Жуанвиль, твердо, решительно и резко, и Маргарита вскинула голову от изумления, думая, что не вполне его поняла. Но нет: он вправду указывал на гобелен, за которым скрывалась дверь и лестница… лестница, по которой Маргарита всегда спускалась беглянкой, но по которой ни разу не шла наверх.

— Нет… нет, что вы… сейчас?

— А когда же? Он ведь звал вас, и вы не окончили разговор. А завтра мы вернемся в Париж, и там вам вообще не станет от нее спасу! Когда же, если не теперь? Она только что проверила вас; сейчас она не ждет, что вы снова уединитесь. Мадам Маргарита… — Жуанвиль хотел что-то добавить, но потом опять покраснел и, отвернувшись, стал торопливо зажигать свечу. Маргарита следила за ним будто в тумане, все так же безвольно обмякнув в кресле. Под носком у нее было что-то твердое. Ах да… ее молитвенник. Она наклонилась и подняла его, а когда выпрямилась, Жуанвиль уже стоял у двери, откинув гобелен, и нетерпеливо манил ее за собой.

— Быстрей, ну! — нетерпеливо прошептал он. — А потом я спущусь опять, выйду и скажу Филиппе, что вы прилегли вздремнуть. Даже если она и шпионит в самом деле, то ничего не сможет сообщить королеве Бланке. Ну же, мадам Маргарита, сейчас! Пока он еще у себя.

«У себя ли?» — подумала Маргарита, но тут же отбросила эту мысль. Она встала, подошла к стене и, когда Жуанвиль открыл дверь и шагнул было вперед, забрала у него свечу, а потом махнула ему на дверь из спальни.

Он посмотрел на нее быстро и пристально, а потом выпустил подсвечник и отступил от двери. Маргарита шагнула на сырой пол тайного хода и остановилась, слушая, как позади нее закрывается дверь, оставляя ее одну в темноте. Взгляд ее был неотрывно прикован к огоньку, трепетавшему на кончике фитиля.

Потом она стала подниматься по лестнице.

Дойдя доверху, Маргарита толкнула дверь, надеясь, что та отперта, а когда дверь не поддалась, нерешительно постучала и прислушалась. Ход, без сомнения, был устроен не только и не столько для тайного сообщения нижней и верхней опочивален, но скорее для безопасного подслушивания. Стенная кладка здесь была тоньше, чем в остальных частях замка, и, прислушавшись, можно было разобрать разговор, который вели ничего не подозревающие собеседники. Подслушивать Маргарита вовсе не хотела, потому слегка вздрогнула, разобрав доносящееся сквозь стену приглушенное бормотание. Людовик был там и, кажется, молился, так погрузившись в это обычное для него занятие, что даже не расслышал стука.

Маргарита отступила от двери и уже собиралась вернуться, решив, что не следует беспокоить его в такой час — он очень этого не любил, — но потом поддалась внезапно захватившему ее чувству, что она должна, во что бы то ни стало должна войти и закончить все же их прерванный разговор, и непременно сейчас. Она и позже не могла понять, откуда взялось это чувство, это предчувствие, это наитие — но сила его была такова, что одолела робость и страх.

Дверь хода, соединявшего их с Людовиком спальни, запиралась и отпиралась нажатием на камень, приводивший в действие потайную пружину. С внутренней стороны тоже был такой камень, и хотя Маргарита не раз видела, как этим хитрым замком пользуется Жуанвиль, сама она никогда его не отпирала. Слабый огонек свечи едва рассеивал кромешную тьму. Маргарита поднесла канделябр поближе к стене и тронула ее чуть взмокшей ладонью. С виду все камни были совершенно одинаковы… а хотя, кажется, вот этот чутьчуть выпирает меж других…