него просьба. Он не знал, как отреагирует на нее белобрысый, и имеет ли он вовсе право просить о чем-либо после всего. Да и стоит ли, вообще? Может, он один с этим справится лучше, чем если рядом будет он? Может, такое лучше переживать в одиночку? Да и, в конце концов, это дело личное, в крайнем случае, семейное. Никаким боком Себастьяна оно не касается. Ведь они всего ничего знакомы, и особо близким человеком Араки его не считал. Однако он хотел, чтобы тот был рядом в этот момент, несмотря на все «может» и «если».

«И как ему об этом сказать? С чего начать?» — размышлял он, бесполезно теряя время.

Тем временем белобрысый, утомленный всеми этими разглядываниями со стороны Хиро, его неразборчивым бормотанием себе под нос и ерзаньем на стуле, встал из-за стола и ушел в дальний угол кухни. Дотянувшись до дверцы верхнего шкафчика, он что-то нашарил в нем рукой и извлек наружу. Небольшой белый чемоданчик. Он положил его на тумбу внизу и открыл. Это была простая аптечка. Араки наблюдал за каждым его движением, а белобрысый старался не обращать на это внимания. Сначала он достал несколько таблеток из разных пачек и методично, не запивая, проглотил одну за другой, а потом принялся за растрепавшиеся бинты. Ножницами он осторожно срезал старые бинты, и перед взором Хиро открылись все раны, до этого спрятанные.

Большинство из них были не слишком серьезными — мелкие, не глубокие, не задевающие ни костей, ни сухожилий, ни жизненно важных органов, хотя, наверно, они были очень неприятными. Но одна рана отличалась от других. Она была в правом плече. Большой, примерно с ладонь взрослого человека розово-красный штрих. Себастьян наскоро обработал его какой-то гнусно пахнущей жидкостью и начал перебинтовывать. Во время этой процедуры он повернулся к свету, обернувшись к Хиро полубоком. И тот с удивлением заметил, что рана эта была сквозная. На передней стороне плеча красовался точь-в-точь такой же штрих, обрамленный рваными краями.

— Что же с тобой произошло? — спросил Хиро, сразу забыв про свою просьбу.

— Хочешь совет? — неожиданно вопросом на вопрос ответил белобрысый.

— Ну?

— Никогда не дразни котяр. У этих тварей очень острые клыки.

Хиро, как и ожидалось, совсем ничего не понял, но белобрысого это вовсе и не огорчило. Он не рассчитывал на понимание и сказал это лишь для того, чтобы помочь ему развязать разговор, правда, в своей настолько особой манере, что Хиро этого не понял и, растерявшись, замолчал.

— Ты чего-то хотел? — Он решил действовать в лоб, заканчивая перебинтовываться.

— Да. Я… Не знаю, как выразиться и… Да чего я распинаюсь, ты уже все наверняка понял. — Он недовольно фыркнул и отвел взгляд.

— Все, что я понял — это то, что ты что-то от меня хочешь, но что именно я не знаю. Я не экстрасенс и, пока ты не скажешь мне прямо, я не узнаю.

— Это… В общем… Ты придешь на похороны?

— Похороны?

— Да. У нас нет родственников, и, если я правильно помню, живых друзей у него тоже не осталось, поэтому я подумал, что папа не против был бы, если ты придешь. Все лучше, чем совсем одному.

— Почему ты передумал? — В ярких бирюзовых глазах мелькнул огонек любопытства.

— Передумал?

— Ну да. Как же все то, что ты вчера мне наговорил? Как же «я не буду его убивать» и «я же останусь один»?

— Я просто хочу, чтобы он не страдал больше. В смысле, он ведь и так умрет, верно? Хватит, я больше не могу… Хочешь, осуждай меня. Давай. — Его бесила вся сложившаяся ситуация. Он не привык делиться с кем-то тем, что на душе, и ждал лишь порицания в свой адрес. В конце концов, ощущения, что он поступает правильно, у него не было. Наверно, впервые в его жизни у него не было уверенности в этом. Еще и просьба эта. Его гордость была уязвлена до невозможного.

— Я и не думал тебя осуждать за это. Нужно много сил и смелости, чтобы вот так отпустить того, кого любишь. Тут не осуждать, а восхищаться надо. Если честно, я на тебе уже крест поставил. Я думал, что ты, как и та бабка, принесешь себя в жертву «правильности», «порядочности» и прочей ерунде. И потеряв все, до конца жизни будешь сожалеть об этом. Но, похоже, ошибся. — Он закончил бинтоваться, закрыл с громким щелчком белый чемоданчик, убрал его на место и продолжил говорить чуть погодя. — Я приду на похороны, мне не сложно. И, если что-то еще нужно, не стесняйся, проси.

— Х-хорошо. — Хиро был удивлен.

И вновь тишина. Разговор закончился и Хиро отвернулся обратно к окну. Компания детей уже куда-то исчезла. Теперь аллея была абсолютно пустынна. Казалось, будто вся жизнь покинула это место. Голые мертвые деревья, сухая желтоватая трава на обледенелой земле, ни голубей, ни ворон, ни какой-либо другой привычной уличной живности и неизменное густо-белое небо.

«Интересно, а бывало ли здесь когда-либо солнце?»

— Когда? — разорвал белобрысый своим вопросом затянувшееся молчание.

— Что «когда»?… А, это. Да не знаю пока. Сегодня пойду с врачами говорить, а там понятно будет.

Не ответив, белобрысый покинул кухню и оставил Хиро. Тот, надо сказать, этого и не заметил. Погруженный глубоко в свои мысли, он мало интересовался окружающей действительностью. И в такой задумчивости он просидел, смотря пустыми глазами на расплывчатые плавно меняющиеся отблески с улицы, какое-то время. Сколько именно он сказать бы не смог, но этого хватило для того, чтобы Себ успел нормально умыться, почистить зубы и без спешки одеться. Когда он к нему вернулся, тот не поменял своего положения ни на градус.

Хиро и возвращения его не заметил, так же сидя на табуретке, бесцельно смотря в окно. Себ не стал его звать, вместо этого он дошел до коридора, снял с вешалки свое пальто и куртку Хиро и, вновь вернувшись на кухню, запустил курткой прямо в него. От неожиданности он сначала испугался и, не поняв, что произошло, поймал куртку. Это сработало. Выдернутый из меланхолии, пусть и немного резко, с немым вопросом он уставился на Себастьяна.

— Пошли, — тихо приказал он ему.

Спустя только какое-то время Хиро понял, что он сказал, а до этого он отметил перемены, которые произошли с Себом. Теперь он стоял не в одних трусах. Все бинты аккуратно были спрятаны под ярко-черной рубашкой с длинным рукавом. Она была идеально выглажена, ни единой лишней складочки, застегнута на каждую пуговку, кроме разве что последней у самого горла, и