— Я ХОТЕЛА ПОСМОТРЕТЬ ФОТОГРАФИИ!

За ужином мама умяла двойную порцию хот-догов. Я ограничился парой чипсов: мне кусок в горло не лез из-за ее нотаций по поводу отсутствия семейных фотохроник.

После ужина мы утрясли с Дженис наши окончательные планы — провели, так сказать, итоговое совещание. Затем Эллен переговорила по телефону с Синди Мэнсфилд, которая позвонила напомнить ей о сходке «Рожденный в США — рожденный заново», приуроченной к Четвертому июля. А через считаные минуты Синди уже за ней заехала на машине. Потом Эми, усадив Арни на заднее сиденье, повезла Дженис в аэропорт. Через какое-то время подкатили Такер с Бобби Макбёрни — спрашивали, не хочу ли я куда-нибудь завалиться ближе к ночи.

— На меня, — говорю, — мамаша оставлена.

Они повздыхали:

— Вот холера, — и увеялись.

Мамина тарелка была так чисто вылизана, что я едва не забыл отнести ее в раковину. После ужина моя родительница задремала. Глядя на нее, я так и не мог сжиться с мыслью, что когда-то рос в ее утробе. А начался с пары клеток. Отец с матерью лежали голышом и, по всей вероятности, находили в этом какое-то удовольствие, коль скоро в результате мама забеременела. Когда-то она сама, как и я, плавала в материнской утробе, и ее мать тоже, и так далее — такие, в общем, дела. Такие дела.

Телевизор орал на всю катушку, но мама гулко храпела, раздувая и сжимая ноздри, а разинутый рот зиял каминной топкой.

И мне на ум пришел такой эксперимент.

Я выключил телевизор — и храп тут же прекратился. Мать заворочалась. Как только мне показалось, что она вот-вот разомкнет веки, я включил ящик, и она вновь уснула. Тогда я начал беспорядочно щелкать пультом, иногда вырубая телик буквально на долю секунды, но мама ни разу меня не разочаровала. Выключаю — принимается ерзать и бормотать, включаю — проваливается в сон.

К тому времени, как подъездную дорожку осветили фары «новы», моя гипотеза подтвердилась. С этим ящиком у моей матери установилась такая прочная, глубинная связь, какой я не удостоился за всю жизнь.

Первой входит Эми: в руках бумажные пакеты и одноразовые стаканчики — привет из фастфуда. Через раздвижную сетчатую дверь кричит:

— Арни, заходи в дом, слышишь?

— Никак самолет грохнулся вместе с Дженис? — интересуюсь я.

— Нет, с чего ты взял?

Щелкнув пальцами, сокрушаюсь:

— Облом.

— Гилберт, типун тебе на язык. — Отодвинув сетчатую створку, Эми включает на крыльце свет и повторно зовет нашего дебила: — Бегом домой!

По ступенькам взлетает Арни; физиономия перепачкана горчицей, кетчупом и какой-то грязью. На кособокой голове — картонная шляпа с надписью «Бургер-барн».

— Эми, инициатива была явно не твоя.

— Он сам захотел. Правда, Арни?

— «Бургер-барн» — супер.

Доходчиво объясняю, что «Бургер-барн» — отнюдь не супер.

— Это оскорбление твоей уникальности, Арни, твоей индивидуальности. Есть только один Арни Грейп, правильно?

— Правильно.

— А таких «Бургер-барнов» — сотни, и все они…

— Супер!

Взгляд Эми говорит, что на сей раз мне его не переубедить. И она права: ничего не получается.

На кухне, среди заскорузлой посуды и ссохшихся объедков, спрашиваю Эми, зачем она отпустила Эллен на эту сходку для рожденных заново.

— Ей нужно почаще бывать на людях.

— А мне не нужно? А тебе?

— Из-за той залетной девчонки она сильно изменилась. — Даже Эми наслышана о Бекки… о Бекки, которая мне до фонаря. — Сестренка прежде была королевой красоты, а теперь…

— Будь спокойна, сестренка и теперь при своих. А та залетная — пустое место, уж поверь.

— Телефон сестренке больше не обрывают.

— Оно и к лучшему.

— Для нас с тобой, может, и к лучшему. А вот для девушки, чья ценность определяется количеством входящих звонков…

— Ты заговорила, как Дженис.

— Ну, мы с ней обсудили эту тему.

Я упрашиваю Эми наконец признать, что Дженис так ничего и не поняла про нас самих и про наш домашний уклад, а мы, отправив ее в колледж, совершили огромную коллективную ошибку. Я терпеть не могу, когда она сваливается как снег на голову, грузит нас своими умствованиями, притянутыми за уши, а мы потом — ломай голову.

— Дженис — твоя сестра.

— Я не виноват.

— Ты должен ее любить.

— Вовсе нет.

— А я ее люблю.

— Эта потаскушка целовалась с Маффи. Как ты можешь?..

Левой ладонью Эми залепила мне пощечину. От этого оглушительного шлепка мама даже не шелохнулась, зато я, держась за щеку, обшариваю языком десну: не расшатались ли зубы?

— Спасибо тебе. — Больше мне сказать нечего.

Выдержав паузу, Эми говорит:

— Я настолько ее люблю, что способна пожалеть.

Эми еще не переболела своим бойфрендом.

— Вообще-то, больно, — говорю.

У меня даже перед глазами плывет.

— И поделом.

Эми намывает посуду, а я собираю объедки в бесконечные мусорные пакеты. Начинаю выносить их в гараж, где меня атакует стая мух. Под конец хватаю самую большую мухобойку и, включив гаражную лампочку, гоняюсь за этими тварями, размазываю их по стенкам, загоняю в угол, где стоят газонокосилка и грабли, и безостановочно истребляю.

Возвращаюсь в дом и вижу, как Эми, разыскав самую глубокую миску, вываливает в нее горку неаполитанского мороженого.

— Спокойной ночи, — говорит Эми.

Для нее отдушина — вспомнить старые добрые времена в обнимку с мороженым.

Я набираю ванну для Арни, взбалтываю огромные пузыри и бросаю туда его игрушки. С ними Арни счастлив, и я, заслышав телефонный звонок, оставляю брата плескаться.

— Здорово, Такер.

— Бобби тоже на линии. Типа конференц-связь.

— Здорово, Бобби.

Такер торопливо сообщает:

— Едем в твою сторону…

— Арни сейчас отмокает. А я на боковую собираюсь. Мы тут спать ложимся.

— Ага, но…

В разговор встревает Бобби:

— Гилберт, тут одно дельце нарисовалось, хотим узнать твои соображения.

Пока Арни плещется, пока мама спит со своим ящиком, пока Эми занимается любовью с мороженым, я стою на обочине подъездной дорожки. По фарам, возникшим в начале улицы, узнаю катафалк похоронной конторы Макбёрни.