в свадебное путешествие отправились в Гагры, получили большую комнату в общежитии, а когда дочь родилась — квартиру. Из театра Надежда ушла, чтобы посвятить себя семье. Да и нечего было ей играть там. Те яркие роли, ради которых пришла в профессию, доставались новой восходящей звезде и старой, не затухающей лишь по причине кровного родства с главрежем. А через пару лет и они не у дел остались. Спасибо за это перестройке! Все разваливаться началось, даже то, что казалось непоколебимым: мощнейшие организации (КПСС, ВЛКСМ, КГБ), промышленность, армия… А что уж говорить об искусстве?

Палыч тогда из кожи вон лез, чтобы семью обеспечить. Но в новых реалиях выживать у него не получалось, к другим привык. Как и его жена! Надя сначала на рынке вещи из прошлой богемной жизни продавала, а когда все они кончились, связалась с хозяином нескольких книжных точек (тогда на книгах можно было хорошие деньги сделать). Он тоже из бывших поклонников был. Хорошо образованный, не очень старый и уже вдовый. Увидел, как театральная дива Надежда Кривоногова шелковый пеньюар продает на толкучке, обомлел. Пригласил в ресторан, а потом в свою постель. Палыч об этом от жены узнал. Не смогла долго таиться, рассказала.

— Ты уходишь от меня? — дрожащим голосом спросил Палыч. Измену он ей тут же простил!

— Не хочу я семью рушить. Но если ты не придумаешь, как заработать денег, придется. Не для того я замуж выходила, от карьеры отказывалась, чтобы влачить жалкое существование. Ты обещал мне горы золотые, Ваня! И где они? Другие как-то крутятся, богатеют, а мы только нищаем. Я уже все ценное из дома вынесла…

Ради жены Палыч и пошел на преступление. Не то, за которое сел, и все же. Он нарушил закон, хотя до этого даже мелкого правонарушения не совершал. Не то что драки или скандала не устроил за жизнь — ни одного штрафа за превышение скорости не получил. Чистейшая биография. Благодаря этому и срок двадцать лет, а не пожизненное заключение. Но тогда Палычу было все равно. Для него мир рухнул. Не верилось, что доживет до освобождения. На строгаче, среди матерых урок, да еще без поддержки с воли: ни друзей не осталось, ни родителей, а Наде нужно свою судьбу устраивать. Теперь она не только нищая, еще и с клеймом жена убийцы. Пусть выходит замуж, дочке братика или сестру рожает, а о нем, горемычном, вспоминает только как об отце своего первенца.

Надежда так и планировала поступить. Она развелась с Палычем, чтобы выйти замуж. Но не за книжника, тот испарился сразу, как в семье его пассии начались неприятности. Нашелся другой жених, тоже бизнесмен. Гостиницу в Светлогорске имел, но на паях с бывшей супругой. Чтобы от нее избавиться, нужны были деньги. Надя продала квартиру в Калининграде, чтобы помочь жениху в этом. В итоге осталась и без жилья, и без мужа. Прогорел отельер, а чтобы долги не отдавать, в бега подался. Надя с дочкой при гостинице остались. Новый владелец женщину из жалости на работу взял администратором, комнату выделил.

Вроде бы нормально устроились, выдохнули. Но на нервной почве Надя заболела. Сахарный диабет за несколько лет превратил ее в инвалида. И если с третьей группой она еще могла работать, то со второй уже нет. Съехали, сняли комнату. В ней Надя и умерла.

Обо всем этом Палыч узнал из письма дочери. Первого и последнего! Он пытался наладить с ней контакт, но девушка не желала этого. Она была смертельно обижена на отца, считала его виновником всех бед, и Палыч не возражал — кто же, если не он? Помирились они через много-много лет, а сблизились, когда он вернулся в родной город. И произошло это не сразу после того, как Палыч вышел, а спустя десять лет.

— Почему не раньше? — спрашивала его дочь.

— Я должен был адаптироваться к вольной жизни, — отвечал Палыч. — Это было ох как не просто…

Пожалуй, у него ничего бы не вышло, если бы не Василиса. Так звали пассию Гуляша. Ту самую, которой Палыч от его имени письма писал. Его самого убили, когда на зоне смена власти произошла. Сверг Ермака его же кореш из бывших смертников (после тюремной реформы многое изменилось на зоне), но шушера типа Палыча от этого не пострадала, а блатным досталось. Гуляш один из многих, кто на заточку упал. Схоронили. А Василиса все писала ему, переживала, что не отвечает. Тогда Палыч обо всем ей рассказал. Выложил правду, чтобы женщина перестала обманываться. Думал, не будет больше писем, кроме одного, гневного, обидного, но нет. Василиса поблагодарила за честность и стала отправлять послания уже не Гуляшу, а Палычу. Милые, добрые, честные — дружеские. Рассказывала о своем скоропалительном замужестве, о нескольких неудачных попытках родить ребенка, разводе, смене работы, о начальнике, подружках, домашних своих питомцах. Палыч будто вместе с ней проживал жизнь, радовался и грустил. Но больше радовался: умилялся, очаровывался, улыбался! Василиса была очень жизнерадостной женщиной и заряжала этим Палыча. Благодаря этому заряду он начал участвовать в тюремной самодеятельности, и то, как он читал стихи, трогало и матерых урок, и вертухаев, и начальство. И это помогло Палычу отбывать оставшийся срок в относительном комфорте. Ковров в его камере, естественно, не появилось, но она стала просторнее.

Василиса встречала Палыча у ворот зоны. Как друг, говорила она. Но только потому, что боялась не понравиться. Сама она давно любила Палыча, и ей было все равно, как он выглядит. Но то она, а мужчины, они другие…

Он знал, что у Василисы горбик. Она призналась в этом не сразу, но все же открылась. И стало ясно, откуда в ней неуверенность в себе, проблемы в отношениях с противоположным полом. «Это у тебя за спиной сложенные крылья!» — сказал на это Палыч, и думать забыл о недостатке. Но с возрастом горб рос, и когда они увиделись, он скрючил Василису чуть ли не пополам. Это шокировало, но только поначалу. Через несколько дней Палыч перестал замечать этот изъян, он видел только добрые глаза Васи, ее улыбку, не сходящий с щек румянец, ее косу пушистую и завитки над ушами. Он вовсе забыл бы о горбе, если б он не мешал Васе жить полноценной жизнью. С каждым годом ей становилось все тяжелее ходить. В итоге она слегла!

— Ты не обязан оставаться со мной, — говорила она. — Живи полной жизнью, Ваня. А я не пропаду. И не обижусь на тебя. Мы же в первую