заканчивалось четырёхгранной башенкой с острым шпилем, другое венчало круглое окно в виде венка с чугунными листьями. Поговаривали, что от этого особняка есть подземный ход в сам Зимний дворец. Спросить бы вон хоть у часового.

Фаина нахмурилась от того, что в важный момент в голову приходят всякие глупые мысли. Заправив за отворот край полушалка, она шагнула в ворота и сразу же наткнулась на крик часового:

— Стой, куда прёшь, дярёвня!

Нисколько не испугавшись, она отвела рукой штык, преградивший дорогу, и резко сказала:

— К Ольге Петровне Шаргуновой по личному делу.

— Ишь ты, по личному, — судя по всему, часовой был не прочь развеять скуку разговором, — ты мне, гражданка, как есть доложи, по какому такому личному.

— Не твоего ума дело! Сказано, к Шаргуновой — значит пропускай. А не хочешь толком ответить — зови начальника.

Лицо часового налилось кровью.

— Здесь я для тебя начальник! — разозлился он. — Если я для каждой попрошайки стану важных товарищей зря теребить, то от советской власти останутся ножки да рожки. В Петросовете государственные дела делают, а не танцульки танцуют, — кивком головы он указал на окна, темно блестевшие на фоне светлого камня. — Знаю, зачем ты прибежала, небось за своего хахаля упрашивать. Тут вас таких тыщи ошиваются. Вон вчера дамочка чуть на штык не полезла — пропусти да пропусти. А оказалось, у ней сын арестован как контра! Часовые для того и стоят, чтоб не пускать!

Спорить с ним представлялось бесполезным.

— Эх, в клочки бы тебя разорвать, дубину такую!

— Но-но-но! — Он вскинул винтовку к плечу. — Поговори у меня! Пристрелю как террористку, будешь знать.

«А ведь и вправду пристрелит!» — махнув рукой, подумала Фаина, но не ушла, а медленно пошла вдоль решётки — вдруг повезёт и Ольга Петровна выглянет из окна или удастся увидеть товарища Кожухова. Наверняка он вспомнит, кто спас Ольгу Петровну во время «испанки». Вместо Ольги Петровны она встретила внимательный взгляд высокого худого мужчины с острой бородкой, что, заложив руки за спину, стоял на углу Троицкой площади со стороны Петросовета. У него было желтоватое лицо с лихорадочным румянцем и узкий разрез глаз.

— Девушка, вы что здесь высматриваете?

Его голос звучал спокойно и доброжелательно, с лёгкой хрипотцой заядлого курильщика.

Фаина взялась руками за решётку:

— Мне очень надо повидать Ольгу Петровну Шаргунову. Дело в том, что её дочка заболела.

— Дочка? — Узкие щёлки глаз расширились от удивления. — Кажется, по долгу службы я должен знать обо всех сотрудниках, но в первый раз слышу о дочери Шаргуновой.

— Капитолина живёт у меня. Я её няня, — сказала Фаина.

— Ясно. — Мужчина сделал шаг к решётке. — Должен вас огорчить, товарищ няня, Ольга Петровна сейчас в Москве, работает в организации конгресса Коминтерна и вернётся не раньше чем через две недели. Я могу вам помочь? Может быть, прислать вам доктора?

— Доктор девочку уже смотрел, — Фаина прикусила губу, — сказал — нужен барсучий жир.

Мужчина изумился:

— Что?

— Барсучий жир, от кашля.

— Боюсь, барсучьего жира у нас нет, — с некоторой запинкой проговорил мужчина. — Как вы думаете, вас не удовлетворил бы кусок сала? Я могу распорядиться.

— Нет, сала не надо. Спасибо.

— Ну, как знаете. Я непременно расскажу Ольге Петровне о вашем визите.

— Товарищ Дзержинский! — окликнули мужчину из глубины садика, и он ушёл, хрустко наступая на тонкие льдинки в лужах.

«И зачем я отказалась от сала? Очень глупый поступок, — подумала Фаина, когда стояла на остановке трамвая. — Сало можно класть в кашу или пожарить на нем картошку. А чёрный хлебушек с тонким ломтиком, круто посыпанный серой солью! Никто из них не отказался бы от сала». — Она посмотрела на стайку девушек, что нетерпеливо притопывали в ожидании трамвая, на старушку с котомкой, на двух мужиков, тянувших самокрутки, на молодайку, сплёвывавшую под ноги шелуху от семечек, и вздохнула: был бы жив Капитолинин отец — не пришлось бы метаться по городу в поисках лекарства. Василий Пантелеевич наверняка достал бы барсучий жир, даже если ему пришлось лично поехать в лес изловить барсука.

Трамваи ходили редко, поэтому людей в вагон набивалось под завязку. Фаина протянула кондуктору за билет пачку денег. Засовывая купюры в сумку, он презрительно скривился:

— Этими бумажками только туалет обклеивать.

— Говорят, скоро введут золотой червонец, а деньги обменяют: был миллион — станет рубль, — заметил толстенький мужчина в пальто с барашковым воротником.

— Давно пора, — подхватила молодайка с семечками, — а то без счёт эти мильоны не счесть. То ли дело в прежнее время, заработаешь целковый и знаешь, что полны руки снеди с рынка притащишь, а если ещё под вечер прийти, то можно за бесценок закупиться.

Люди в вагоне толкались, ругались, обсуждали новости. Пробившись через толпу к выходу, Фаина случайно наступила на ногу старушке в чёрном платке, а когда та охнула, быстро извинилась, но старушка вдруг цепко схватила её за руку и сказала:

— Ты, девка, мне чуть ногу не сломала. Давай теперь веди меня до дому, не то не будет тебе моего прощения, а глаз у меня ух какой глазливый, со мной лучше в ссору не вступать!

Фаина не собиралась препираться, тем более что старуха и вправду едва ковыляла, подолгу отдуваясь через каждые несколько шагов.

С Владимирского проспекта старуха свернула направо в Графский переулок, потом длинным проходным двором вывела на набережную Фонтанки. На колоннах домов вдоль речки, на набережной, на арках и башенках богатых построек виднелись следы запустения и разрухи. В тёмных водах реки тонули осколки льда, и кружились горластые чайки.

Странным образом за время новой власти не пострадал лишь двухэтажный особнячок княгини Волконской и среди облезлых стен соседних зданий смотрелся этаким розовым пряником с пасхальной ярмарки.

Возле подвального окна старуха подобрала дохлую птицу и сунула её Фаине едва не в нос:

— На, похоронишь по-людски. Заступ дам.

По взгляду хитрых старушечьих глазок Фаина поняла, что та нарочно так сделала, вроде испытания: выдержишь или не выдержишь, а может, чтобы поиздеваться.

От холодной тушки с мокрыми перьями Фаину передёрнуло, но она не дала старухе повода позлорадствовать и кротко согласилась:

— Хорошо.

Так и пошли дальше — впереди старуха, а позади Фаина с бабкиной кошёлкой и дохлой птицей в руках.

* * *

Старуха столько раз сворачивала то налево, то направо и петляла проходными дворами, что Фаина перестала ориентироваться в пространстве. Понимала только, что они где-то вблизи Кабинетной улицы и до её родного Свечного рукой подать. Наконец бабка открыла последнюю дверь и провела Фаину в изолированный дворик, отгороженный от улицы флигелем и